Оставив Марию Дмитриевну в «Под Стóлом» (денег на двоих у меня не хватало), я вернулся в Любляну, но раз или два в неделю навещал больную. Тогда мы совершали восхитительные прогулки по окрестностям. Там, между прочим, был висячий мост через пропасть, на дне которой шумел пенный поток. Идти было очень страшно, так как мост дрожал и качался. Однако Мария Дмитриевна храбро перебиралась, держась за перила и закрыв глаза. У нее была боязнь высоты. Перебрались благополучно, затем прошли через какое-то совершенно холодное ущелье и вышли на Блед.

Блед — очень красивое озеро, еще более украшенное лебедями. Лебеди совершенно напоминают белоснежные яхты. Одно крыло они ставили вертикально, как парус, и с помощью его и сильных перепончатых лап передвигались весьма быстро.

* * *

Позже, когда Мария Дмитриевна уехала из пансиона-ресторана, я приезжал на Блед с Тосей, младшей сестрой новой жены Александра Дмитриевича Билимовича.

На Бледе был остров — высокая скала, — на которой стояла церковь. Мы взяли с Тосей лодку и поплыли. Она была веселая и неглупая девушка, с ней было приятно. Лодочник причалил к высокой каменной лестнице. Мы поднялись и вошли в храм. Не было никого. Из-под купола спускалась до пола обыкновенная веревка. Тося знала, что надо дергать за эту веревку, пока колокол не зазвонит. Это было не так просто сделать — синусоида веревки энергично бежала вверх, но звона долго не было. Наконец, колокол ударил и Тося просияла, потому что зазвонивший колокол возвещал удачу. Я знал, какой удачи она хочет. В это время отношения у моего сына Димы уже достаточно испортились с его женой Таней Билимович. Тося это знала, и перед ней открывалась перспектива.

В конце концов она вышла замуж за Диму, но прошли годы, прежде, чем это произошло. Умерла она от рака в Америке, оставив Диме сына Василия, моего внука.

* * *

В Любляне я, между прочим, занимался местным отделением Трудового Союза «Нового поколения». Меня просили учить их красноречию или, как они выражались, «умению говорить». В общем, у них была плохая дикция. Я знал средство и заставлял их говорить шепотом так, чтобы было все слышно.

Тося была талантливой ученицей. У нее был красивый великорусский говор «с продрожцей» и музыкальный звук голоса, быть может, унаследованный от ее отца-итальянца. Ее фамилия была Гваданини.

* * *

Союз «Нового поколения» — дитя эмиграции — объединял часть молодежи, объявившей себя смертельным врагом советской власти. У него была своя программа, которую новопоколенцы должны были знать назубок. Но не это было важно. Для них характерен был запал. Почти все это были круглые бедняки, равнодушные к благам мира сего. Они себя воображали в роли российских эсеров, то есть террористов, и мечтали кого-нибудь убить.

Это им иногда удавалось, но не в России, а в эмиграции. Конради убил советского представителя в Швейцарии Воровского. Был шумный процесс, защищал Конради швейцарский адвокат Обер, и убийца был оправдан. В Варшаве убили советского посла Войкова. Убийцей был, кажется, Коверда.

Такая политика новопоколенцев была совершенно ошибочная. Большевиков совершенно нельзя было свалить путем индивидуального террора. В конце концов покушения стали не удаваться, и руководители этого союза пришли к заключению: «Лучше ничего не делать, чем слушать панихиды».

В Любляне был свой отдел новопоколенцев, и в нем принимал участие мой сын Дмитрий, его первая жена Таня и будущая — Тося.

* * *

Больше, чем в Любляне, я занимался с новопоколенцами в Белграде, где был европейский центр этого союза. Там был устроен так называемый семинар, в котором принимали участие восемь юношей. Вот с ними я и занимался, стараясь отвлечь их от булавочных уколов, когда неизменно ломались только булавки. Мне хотелось, чтобы они больше думали, чем чувствовали. Свое первое занятие я начал примерно со следующего вступления:

— Допустим, в стране произошел переворот. Кто его совершил, говорить не будем. Но мы будем говорить о том, когда, я имею в виду в какое время года, он был сделан.

Тут я сделал паузу и увидел недоумение на всех лицах. Я продолжал:

— Время года имеет самое важное значение. Если надвигается весна, то нужно думать о посевах, потому что для посева необходимо зерно. Благодаря перевороту никакого зерна не будет в запасе. Тогда его надо доставать за границей. А с этим неизбежно связаны отношения с державами, которые могут дать зерно. Это означает, что время, когда произойдет переворот, продиктует ту или иную международную политику. Иначе будет голод, а новое правительство станет ненавистным.

В этом направлении я старался пробудить в них мышление, но это было почти безнадежно. Я говорил:

— Переворот произошел, вы на радиостанции, народ ждет вашего обращения к нему. Говорите!

Никто ничего не говорил, им просто нечего было сказать. Они хотели перемены, но ощущать себя ответственными за эту перемену они не хотели. «Все образуется каким-нибудь образом само собой», — думали они и дальше этой мысли не шли. Это значило море крови.

В конце концов, это новое поколение также неспособно было мыслить, как и старое, которых они называли «трупами». В итоге, когда дело пошло серьезно, то «трупы» взяли винтовки в руки и кое-что делали. Они пошли неправильным путем, так как поступили под команду немцев и образовали так называемые шюцкоры32, то есть некие батальоны для охраны складов разного рода.

Но молодое поколение Трудового Союза ничего не сделало. Часть была арестована после прихода советских войск в страны Восточной Европы, часть отошла от дел еще до войны. Главный начальник их, бывший ротмистр Байдалаков, бежал в США и открыл там табачную лавку.

Руководителем белградского отделения новопоколенцев был некий Дивнич. Его первая жена, маленькая и живая, в девичестве носила известную фамилию Дурново. Поражала всех тем, что танцевала вприсядку. Еще до войны поехала в Советскую Россию, была там схвачена и расстреляна. Сам Дивнич после войны был осужден, затем, когда его выпустили, стал рецидивистом, опять сидел, вновь вышел, женился на какой-то вдове с двумя сыновьями, жил, кажется, в Иваново. Однажды, когда была еще жива Мария Дмитриевна, он вдруг явился к нам с цветами. Несколько лет тому назад скончался33.

* * *

У Билимовичей на окраине Любляны была довольно большая усадьба. Там они выстроили двухэтажную виллу. Рядом с их усадьбой стоял такой же дом соседей, почти всегда с открытой верандой на верхнем этаже.

Мое окно выходило на этот соседний дом, но из-за деревьев мне не видно было, что там происходит, но зато было все слышно. Каждое утро там происходил скандал. Кричали двое по-словенски, и я ничего не понимал, что они говорят. Словенский язык отличается от остальных югославянских тем, что в нем постоянно слышны «бим» и «бом» («бом» — это значит «буду», а «бим» уж и запамятовал, что означает). Все время кто-то кого-то бранил и второй отвечал тоже бранью с удивительной точностью в одно и то же время каждое утро. В конце концов выяснилось, что на веранде никого нет. Нельзя же за кого-то принимать попугая, который, подслушав однажды перепалку, с удивительной точностью будет повторять ее до скончания дней своих.