– Ваш возраст – это возраст романтики, – продолжила она. – Пятьдесят лет. В двадцать пять мужчины чрезмерно искушены; в тридцать – бледны от постоянной работы; в сорок наступает время длинных историй, которые рассказывают, закурив сигару, и заканчивают, когда сигара докурена до конца; шестьдесят – ну, это уже почти семьдесят… А пятьдесят – это самый спелый возраст. Мне нравится пятьдесят!

И Бенджамину пятьдесят казались великолепным возрастом. Как бы он хотел, чтобы ему было пятьдесят!

– Я всегда говорила, – продолжала Хильдегарда, – что лучше уж выйти замуж за пятидесятилетнего, чтобы обо мне заботились, чем за тридцатилетнего, чтобы заботиться о нем!

Остаток вечера Бенджамин провел в медовом тумане. Хильдегарда танцевала с ним еще два раза, и они обнаружили, что их мнения по всем вопросам дня удивительным образом совпадают. Она согласилась поехать с ним на прогулку в следующее воскресенье, чтобы более подробно все обсудить.

В фаэтоне на пути домой, когда вот-вот должны были показаться первые лучи солнца и наступил час пробуждения первых пчел, а заходящая луна тускло мерцала в каплях прохладной росы, Бенджамин совсем не слушал рассуждения отца об оптовой торговле.

– И как ты считаешь, чему нам стоит уделить наибольшее внимание, если не считать молотков и гвоздей? – говорил старший Баттон.

– Любви, – рассеяно ответил Бенджамин.

– Кровлям? – воскликнул Роджер Баттон. – Да я же только что все тебе рассказал о кровлях!

Бенджамин посмотрел на него туманным взором, и тут же в небе на востоке показались первые лучи солнца, а в кроне пробуждающегося дерева пронзительно зевнула иволга.

VI

Когда шесть месяцев спустя о помолвке мисс Хильдегарды Монкриф и Бенджамина Баттона стало известно (именно «стало известно», поскольку генерал Монкриф объявил, что лучше пронзит свое сердце собственной шпагой, нежели объявит о ней), событие чрезвычайно взбудоражило балтиморское общество. Почти забытая история рождения Бенджамина была снова извлечена на свет Божий и разлетелась на крыльях скандала, приобретая по пути самые невероятные и плутовские формы. Говорили, что на самом деле Бенджамин был отцом Роджера Баттона, что он был его братом, отсидевшим сорок лет в тюрьме, что он был не кто иной, как сам Джон Уилкс Бут в бегах, и наконец, что у него на голове есть пара небольших остреньких рожек.

Воскресные приложения нью-йоркских газет откликнулись на происшествие очаровательными карикатурами, на которых лицо Бенджамина Баттона было приставлено к туловищу рыбы, змеи и, наконец, медного идола. Среди журналистов он стал известен под именем «Таинственный человек из Мэриленда». Несмотря на все это, правдой – как это обычно и бывает – практически никто не интересовался.

Тем не менее все соглашались с генералом Монкрифом в том, что прекрасная девушка, которая могла бы выйти за любого балтиморского холостяка, «совершила преступление», отдав свое сердце мужчине под пятьдесят. Тщетно старался мистер Роджер Баттон, публикуя свидетельство о рождении своего сына аршинными буквами в балтиморской газете «Блейз». Никто не поверил. Ведь достаточно было просто взглянуть на Бенджамина – и все становилось ясно!

Но никаких колебаний не было у тех двоих, которых эта история касалась непосредственно. О ее женихе распространялось так много лживых слухов, что Хильдегарда упрямо отказывалась верить даже в правду. Тщетно генерал Монкриф обращал ее особое внимание на высокую смертность среди пятидесятилетних мужчин – или же мужчин, лишь выглядевших на пятьдесят; тщетно пытался он убедить ее в нестабильности оптовой торговли. Хильдегарда решила выйти замуж за «спелые» пятьдесят – и она вышла замуж!

VII

По крайней мере в одном друзья Хильдегарды Монкриф точно ошибались. Оптовая торговля процветала самым изумительным образом. За пятнадцать лет, прошедших между женитьбой Бенджамина Баттона в 1880-м и уходом на пенсию его отца в 1895 году, семейное состояние удвоилось, и основная в том заслуга принадлежала младшему владельцу предприятия.

Не стоит и говорить, что пара со временем была принята в круг балтиморского общества. Даже старый генерал Монкриф примирился с зятем после того, как Бенджамин вручил ему деньги на издание его двадцатитомной «Истории Гражданской войны», которую до того отклонили девять крупных издательств.

Сам Бенджамин за пятнадцать лет сильно изменился. Теперь он чувствовал, что кровь в его венах стала двигаться гораздо быстрее. Он с радостью вставал по утрам, с радостью шел пружинящим шагом по залитой солнцем оживленной улице на работу, где без устали занимался поставками партий молотков и гвоздей. В 1890-м он придумал сделавший его знаменитым в деловом мире ход: в договоры поставок было включено положение о том, что «все гвозди, использованные для упаковочных ящиков, в которых поставляется партия товара, являются собственностью грузополучателя»; положение было одобрено и узаконено председателем Верховного суда Динозауросом, что обеспечило оптовой торговой фирме «Роджер Баттон и Компания» ежегодную экономию в размере шести сотен гвоздей!

Кроме того, Бенджамин обнаружил, что его все больше влекла к себе веселая сторона жизни. Погоня за удовольствиями набирала темп, – в пример можно привести тот факт, что он был первым в Балтиморе, кто купил и научился водить автомобиль. Встречаясь с ним на улице, сверстники всегда с завистью смотрели на него: здоровье и сила прямо-таки бросались в глаза.

«Кажется, он молодеет с каждым годом», – говорили все. И если поначалу Роджер Баттон, которому теперь было шестьдесят пять, не оказал своему сыну достойного приема, то теперь он загладил свою вину, ударившись в самое настоящее низкопоклонство.

И вот тут-то мы и подошли вплотную к неприятной теме, которую лучше было бы побыстрее миновать. Бенджамина Баттона беспокоило лишь одно: он перестал чувствовать влечение к жене.

К тому времени Хильдегарде исполнилось тридцать пять; у нее был четырнадцатилетний сын Роско. Сразу после свадьбы Бенджамин ее боготворил. Годы шли, медовый оттенок волос утратил яркость и стал обычным темным, ярко-голубая эмаль глаз поблекла и стала походить на дешевый фаянс, но главным было не это, а то, что в ее характере проявились степенность, спокойствие, она стала ровной и равнодушной ко всему, отличаясь трезвостью вкусов. В первые годы после свадьбы именно она таскала Банджамина по балам и обедам, а теперь все стало наоборот. Она, конечно, наносила визиты, но уже без всякого энтузиазма, отдавшись во власть бесконечной инерции, которая в один прекрасный день появляется в жизни любого из нас и остается с нами уже до самого конца.

Недовольство Бенджамина росло. К 1898 году, когда разразилась война с Испанией, его семейная жизнь стала для него настолько пустой, что он решил послужить в армии. Используя свои деловые связи, он выхлопотал себе звание капитана и вскоре показал себя столь способным на новом поприще, что его повысили сначала до майора, а затем и до подполковника, – и в этом звании он принял участие в знаменитой битве за Сан-Хуан. Он был легко ранен и награжден медалью.