Марк же обрел себя в совершенно новом ракурсе — обращался к ней на ты, но имя «Ира» произносил так, что выходило, будто знакомы они уже целую вечность. Рекомендовал блюда и спрашивал ее мнения о кухне так, что чудилось ей — она и взаправду разбирается в этом гастрономическом роскошестве. Один только раз заказал лабухам танец — вальс. И танцевал с нею. В общем, пришло к нему совершенно новое ощущение какой-то особенной полноты жизни, хозяина этой жизни, хозяина тонкого, понимающего все ее оттенки.

Таким образом образовались у него с Ириной странноватые отношения. Марк водил ее по ресторанам и презентациям, на вернисажи и концерты — как в городской дворец спорта, так и в филармонию, в общем, всюду, куда позволяла скудная культурная жизнь этого города. Ирина, девушка простая и не склонная к эстетству, терпеливо ждала, когда же их отношения обретут более радикальную форму.

Однако этого всё не происходило. Подруги любопытствовали — ну как там у вас, уже было это? На что она отвечала по-разному: от «было, дуры, много чего было, и отцепитесь» до «у нас другие отношения — он человек культурный». Но чем дальше у них это продолжалось, тем чаще она огрызалась на расспросы. Ей уже и самой казалось, что происходит что-то не то; то, чего быть не должно.

Обычно Марк ей звонил — своих координат он ей так и не оставил, — с очередным предложением. Они договаривались, а она всякий раз давала себе слово — при встрече сразу же потребовать от него сказать, чего он все-таки от нее хочет.

Но только лишь она встречала его удивительный, словно ласково заглядывающий внутрь взгляд, как мысль о предстоящем объяснении вылетала из головы.

Продолжались эти встречи пару месяцев, до середины августа. Татьяны в это время не было на горизонте: сдала сессию и подалась с подругами в горный кемпинг. Но закончилось всё так же внезапно, как и началось.

В тот вечер они ходили в филармонию на заезжего чтеца-декламатора. После спектакля, проходя мимо афиш, он задержал взгляд на «органном вечере» — приезжал знаменитый органист, — и, уверенно как всегда, произнес: «Сходим на орган, Ира, надеюсь, ты не возражаешь?» Но, заглянув в ее глаза за подтверждением, вдруг увидел в них страх. Подумал — «эх, молодо-зелено, и на органе она, конечно, не бывала».

Но уже дома этот взгляд ему вспомнился. Марка осенило, что ни в каком не в оргáне дело. Здесь что-то иное, иной то был страх. И понял, что то было. «Боже мой, что я с ней делаю! Она же с ума от всего этого сойдет. Ей же ничего этого не надо». Больше он ей не звонил.

А между тем уже должна была вернуться из своего кемпинга Таня. Время шло, сентябрь на носу — а звонка всё нет. Начались занятия — ни слуху ни духу. Марк решил нанести визит в общежитие.

Нет там Тани, не приехала, не поселилась. Он к подругам, с которыми она в кемпинг — а подруги-то дипломницами оказались, после отдыха по рабочим местам разъехались.

Марк решил идти до конца. Поехал в ее родной город, в горсправке узнал два адреса на ее фамилию — не те оказались адреса. В кемпинг податься? Ищи там ветра в поле. Их там сотня, кемпингов этих.

И он всё принял как должное. Стало так пронзительно ясно, что он потерял ее навсегда. И решил тогда с горя поехать в то самое место, куда они собирались вдвоем.

И вот этот домик на берегу Крымского моря. Хозяйка, как договаривались, отдала ключи и подалась к родственникам в поселок. На две недели он стал безраздельным хозяином этого дома и этого берега, этого моря и неба над ним.

Закат. Марк вышел на балкон. По поверхности моря тончайшим ассистом разлито золото, бриллиантовые сполохи вспыхивают на гребешках мелких волн.

«А зачем я здесь?» — подумал он и проснулся.

Точнее — оказался между сном и явью, в вязком мороке дремоты, когда уходящий сон всё еще кажется реальностью, а реальность умещается в три слова — «я не сплю». Еще колыхалась тяжелая волна утраты. Но ведь уже всё произошло, ничего не поправить, надо смириться.

Вдруг ясная как день мысль: «Так куда это она исчезала? Да на следующий день позвонила, и мы встретились».

Действительно, встретились, долго обнимались, гуляли в парке, катались на лодке. Договорились, что едут к морю через три дня. Все три дня виделись и прекрасно общались. А на остановке троллейбуса — уже ехать на вокзал, — встретилась Ирина. И по-простому, с обиды, поинтересовалась — почему перестал звонить, когда же новая встреча? На Татьяну смотрела взглядом нехорошим, затаенным. Марк пожал плечами, сказал: «Знаешь, это моя девушка, Таня». У Иры задрожали ресницы, она хотела что-то ответить, но не смогла и, круто развернувшись, ушла, чуть ли не убежала.

— Кто это?

— Ира.

— Так ты встречался с этой вместо меня?

Марк не нашелся с ответом. Тогда она подхватила сумку и ушла в другую сторону таким же быстрым, но решительным шагом.

И Марк никуда не поехал. Сейчас он ясно видел тот день, удаляющуюся фигурку Татьяны — тяжелая дорожная сумка бьется о ногу, — и себя, обескураженного, растерянного. Ему захотелось закрыть глаза, открыть, и чтобы всё это оказалось иллюзией, сном, а Таня рядом, беспокоится, чтобы не опоздать — «удивительно необязательные троллейбусы в этом городе».

Такси, поезд, горы, море. Дом, они вдвоем, и вожделенная свобода от всего мира.

На неделю они хозяева большого дома на берегу. Ночь, он смотрит из окна на море. В небе две луны: белая, с сероватыми разводами, и голубая, как бы в дымке. И море под ними светится, искрится, отражает множество крупных звезд, не закрываемых от Земли никаким облаком космической пыли. Две лунные и множество звездных дорожек колеблются на волнах, перекрещиваются, сплетаясь в дивные узоры.

Так светло и чудно бывает лишь в первую половину ночи, а затем станет очень темно. Уйдут большие две луны и встанет одна — маленькая медная луна. Куда скрываются в это время звезды — неизвестно.

Вот уже ушла с неба белая луна. Марк курит у раскрытого окна и следит за движением голубой. Она ему не нравится — слишком быстро движется по небу. Вот и она уходит за горизонт.

К окну, в чем мать родила, подходит Таня и предлагает идти купаться. Марк же сообщает, что голубая луна ему активно не нравится — больно шустрая. Она говорит:

— А мне Менона нравится, она ласковая. Сурт не люблю.

На небо неспешно выползал медно-коричневый Сурт. Маленький, зловеще поблескивающий диск, казалось, сосредоточил в себе все направления этого мира, явив собою единственную возможную ось мироздания или, наоборот, втягивая в себя всё, что есть окрест.

Ни лунных дорожек, ничего — море исчезло, растворилось в кромешном мраке ночи. Только прибрежный плеск волн да порывы ветра.

Марк услышал неясный шорох на крыше, что-то соскользнуло со стены и рухнуло вниз на камни. «Черепица?» Но это что-то вдруг с шумом побежало-поползло в сторону скал.

«С неясным звуком, — подумалось Марку, и эта мысленная фраза породила цепь ассоциаций. — С неясным звуком неясные тени будят неясную пляску неясных аборигенов неясных пустынь. В неясных чащобах неясный чащобный центр неясного города. Неясные огни рекламы неясно пробивают весьма неясный туман. В неясном казино идет неясная игра. Неясные лица. Цели игроков совершенно неясны из-за неясного табачного дыма. Выигрывает ли никотин, разрушая легкие курильщика? Неясный белый шар, неясно мерцая, вращает неясно переливающееся колесо фортуны и, выскочив на красное, вылетает. С неясным треском врезается в оконное стекло. Летит по весьма странной траектории… Good bye, cruel world».