— Все начинается с Саймона Виргиния, — сказал я.

— И им же, вероятно, и заканчивается, так? Ладно... допрос Амброза Кальдера продолжается. — Тут вдруг он сильно стукнул кулаком по столу. — Ахтунг! — вскричал он, впервые за все время по-немецки. Прежде никакого акцента я у него не чувствовал, ну, разве что совсем небольшой, европейский, но какой-то неопределенный. — Есть много способ заставлять человек говорить, — коверкая слова, с сильным немецким акцентом произнес он и расхохотался. — Так говорят немцы в старых американских фильмах... и я был одним из этих немцев. — Он вздохнул. — Давно это было. Итак, Саймон Виргиний.

Данн взял одну из сигар, просто не вынес искушения. Элизабет сидела у огня, поджав ноги и обхватив колени руками. И не сводила своих удивительных зеленых глаз со странного лица Кальдера. Прямо как лазером просвечивала, насквозь.

— Вы, разумеется, знаете о том, что Саймон приехал в Париж с заданием от Папы Пия... сформировать группу ассасинов. В те дни сделать это было куда как проще, чем в мирное время. И «заговор» Пия имел одну цель: использовать наемных убийц для проведения тайной политики Церкви. Саймон Виргиний действовал через епископа Торричелли, использовал его контакты с оккупационными властями. Я узнал об этом, работая в разведке, от немцев, разумеется. И еще мы знали, что он работает также с членами движения Сопротивления. Пий хотел, чтобы Церковь получала свою долю награбленного, в особенности интересовали его произведения искусства, а также золото, драгоценности. Но картины — это было главное. Мысль о том, что Пий мог передраться с Герингом из-за, ну, допустим, Рафаэля, изрядно меня смешила. Нет предела алчности человеческой. Они скорее разорвали бы драгоценное полотно пополам, чем уступили один другому. И вот в конце концов Саймон поссорился с фашистами. Мы все это знали. Я знал. Я, честно признаться, всегда думал, что все эти грабительские дела ему просто претят. Не в его характере это было, приезжать в Париж и делать за немцев грязную их работу. Пий допустил ошибку. Вообще-то старый мерзавец сделал их не так много, но эта еще долго аукалась ему. Он просто выбрал не того человека.

— Ну, наверное, тогда не все так было просто, — заметила Элизабет.

— Да, не просто, — кивнул Кальдер. — Грабежи, убийства, все эти запутанные связи нацистов и Церкви... они и создали самую благоприятную основу для взаимного шантажа. Настолько прочную, что продолжалось все это долгие годы, поскольку часть игроков выжила и находилась на своих местах. Некоторые до сих пор на своих местах. И Саймон их всех прекрасно знает...

— Так, значит, Саймон все-таки жив? — откашлявшись, спросил отец Данн.

Кальдер улыбнулся.

— В те дни Саймон знал всех, не так ли? Торричелли, Лебека, Рихтера, брата Лео, Августа Хорстмана и еще очень и очень многих. Саймон знал всех, но лишь горстка избранных знала, что он и есть легендарный Саймон. Даже Д'Амбрицци твердил, что это не один человек, а несколько.

Я полез во внутренний карман пиджака, достал конверт, положил на стол.

— Так вы принесли реквизит! — воскликнул Кальдер. — Прекрасно, мистер Дрискил. Некогда я играл в любительских спектаклях. Давно это было, еще во время службы в армии. И всегда говорил, что актер без реквизита просто ничто! Что в этом конверте?

Я открыл его, достал старый снимок, с которого начал расследование. Разгладил ладонью и подтолкнул к Кальдеру. Тот так и впился взором в эту картинку из прошлого.

— Моя сестра знала, что находится в страшной опасности, — сказал я. — И это единственный ключ, который она мне оставила.

— И ничего больше?

— Только это.

— Она верила в вас, мистер Дрискил.

— Просто она меня хорошо знала. Знала, что я очень люблю ее. Знала, что никогда не предам. И что этот снимок наведет меня на след.

— А уж все остальное было в ваших руках, — пробормотал Кальдер и взял снимок.

— Торричелли, Рихтер, Лебек и Д'Амбрицци, — словно заклинание произнес я. — И я все время думал, кто сделал этот снимок. Это был Саймон, верно?

Густые брови Кальдера поползли вверх, потом он поднял на меня глаза. И расхохотался. Громко и на сей раз от души. Я недоуменно покосился на отца Данна. Тот пожал плечами.

— Нет, нет, — отдышавшись, сказал Кальдер. Глаза его увлажнились. — Нет, мистер Дрискил, со всей ответственностью заявляю вам, что Саймон никак не мог сделать этот снимок.

— Но что тут смешного? Не понимаю.

Кальдер покачал головой.

— Д'Амбрицци описал историю Саймона в своих мемуарах, которые затем оставил в Америке. Так или нет? Так. Но называть Саймона не стал. А Хорстман убил брата Лео до того, как тот успел объяснить вам, кто такой Саймон... Стало быть, вывод один. Саймон хотел сохранить анонимность. — Он так и расплылся в улыбке. — Так вы еще не догадались, кто он, Саймон?...

— Черт, да откуда мне знать, — пробормотал я. — Кто?

— Ну, разумеется, Д'Амбрицци! Наш дорогой Святой Джек и есть Саймон. Старый хитрец! Тут все абсолютно ясно. Д'Амбрицци хочет стать Папой... он был Саймоном... был убийцей... И он сотрудничал с немцами. И ни один этот факт не должен сейчас всплыть, поскольку тогда папского трона ему не видать. Ведь он убийца. — Кальдер вздохнул, инвалидное кресло скрипнуло под его весом. — Нет, эти исповеди — сущий кошмар, мистер Дрискил! До добра не доведут. — И он снова расхохотался.

А потом обратился к Элизабет:

— Вот вы говорили мне, сестра, что расследование Ватикана никак не продвигалось. Так разве могло быть иначе? Просто смешно! Д'Амбрицци старается внушить всем, что ассасины есть не что иное, как старая легенда, а Саймон Виргиний — просто миф. Что ж, может, его действительно стоит назвать мифом. Саймон, он же Д'Амбрицци, расследует дело, где он главный фигурант. А в реальности задача у него совсем иная — смешать всю картину. Папа умирает, открываются перспективы. И расследование это ему совершенно ни к чему. Всем заправляет Д'Амбрицци. И когда добьется, чего хочет, убийства прекратятся. И Хорстман снова уйдет на дно. Впадет в спячку. Вдумайтесь, когда начались убийства людей из списка сестры Валентины? Когда Д'Амбрицци узнал о болезни Папы. Вот и включилась машина по уничтожению. Хотите честно? Если считаете молитву средством хоть сколько-нибудь эффективным, молитесь, чтобы пережить всю эту заваруху, больше ничего не остается!

— Архигерцог, — сказал я. Голова у меня просто кругом шла от всех этих открытий, но я решил быть последовательным.

— Ах, да, Архигерцог. Вот тут вы меня поймали. У меня были веские причины познакомиться с этим человеком, но знал я его лишь понаслышке и лишь под этим вымышленным именем. Никогда не видел его, никогда с ним не говорил. Такой случай представился лишь раз, в разбомбленной церкви, на окраине Берлина. Не знаю, как он попал туда, как потом выбрался. Он хотел видеть меня лично, допросить. Просто обожал драматические ситуации. Он сидел в закутке, где обычно находятся священники, принимающие исповедь. Я вошел, его нигде не было видно. Погода была чудовищная, холод, дождь, крышу повредило снарядами, и она нещадно протекала, и еще этот ужасный запах горелого и промокшего дерева, он преследовал меня на протяжении всей войны... Архигерцог. Что общего было между ним и Торричелли, почему после его имени стоит восклицательный знак, в каких отношениях с ним состояли Лебек и остальные? Понятия не имею. Архигерцог... Как знать? Самый засекреченный человек... куда более засекреченный, чем я. Человек, который всю жизнь проводит под прикрытием.