— Почему бы нам не встретиться здесь в три часа? Я могу показать тебе Чикаго после обеда, — предложила Рэйчел.

Он согласился, сказав, что это отличная идея, и поднялся к себе на пятый этаж. Сначала распаковал вещи: часть из них разложил по полкам в комоде, а часть повесил в платяной шкаф. Потом снова пошел вниз, чтобы воспользоваться уборной, расположенной позади отеля, которая неожиданно оказалась чистой и убранной.

На обратном пути он на миг задержался на третьем этаже и бросил взгляд в сторону ее комнаты в другом конце коридора, но затем все же отправился на свой пятый этаж.

Рано утром, сразу после завтрака, он отправился искать улицу Бриджтон-стрит, которая, как оказалось, находилась в расположенном неподалеку рабочем районе, застроенном деревянными сооружениями. Когда он постучался в дом № 237, дверь ему открыла усталая молодая женщина, которая держала на руках младенца, за ее юбку уцепился еще один малыш.

Она покачала головой, когда Шаман спросил о преподобном Дэвиде Гуднау.

— Мистер Гуднау не живет здесь уже больше года. До меня доходили слухи, что он сильно болеет.

— Вы не знаете, куда он переехал?

— Да, он сейчас… вроде как в больнице. Мы никогда не видели его. Мы просто отсылаем в больницу плату за аренду дома. Такое указание дал нам его поверенный.

— Не могли бы вы сказать мне, как называется эта больница? Мне очень важно встретиться с ним.

Она кивнула.

— Да, у меня записано ее название, погодите, схожу на кухню, — сказала она и ушла, но тут же вернулась вместе с малышом, который хвостиком следовал за мамой, и протянула ему клочок бумаги.

— Приют Дирборна, — прочла она. — На Сэйбл-стрит.

Домовой знак был скромным, но заметным: у центрального входа была помещена бронзовая табличка, которая гласила:

Приют Дирборна

для алкоголиков и душевнобольных

Здание представляло собой трехэтажный особняк из красного кирпича. На его окнах были установлены прочные железные решетки, на стене, окружающей это сооружение — острые металлические штыри.

За дверью из красного дерева обнаружилась темная прихожая, в которой стояло два кресла с набивкой из конского волоса. В маленьком кабинете сразу за прихожей за столом сидел немолодой мужчина и делал записи в огромной бухгалтерской книге. Он кивнул, когда Шаман спросил у него о Дэвиде Гуднау.

— У мистера Гуднау не было посетителей уже бог весть сколько. Не уверен, что его вообще кто-нибудь когда-нибудь навещал. Вам лишь нужно расписаться в книге посетителей, а я пока позову доктора Берджеса.

Доктор Берджес появился пару минут спустя — невысокий мужчина с черными волосами и тонкими вычурными усиками.

— Доктор Коул, вы член семьи или друг мистера Гуднау? Или же пришли по профессиональному вопросу?

— Я знаком с другом мистера Гуднау, — осторожно ответил Шаман. — В Чикаго проездом, вот и решил проведать его.

Доктор Берджес кивнул.

— Вообще-то часы посещения у нас во второй половине дня, но для коллеги мы, пожалуй, сделаем исключение. Пожалуйста, пройдите со мной.

Они поднялись по крутым ступеням на второй этаж, и доктор Берджес постучал в запертую дверь, которую открыл с той стороны рослый санитар. Этот крепкий парень повел их по длинному коридору, где у стен то тут, то там сидели женщины, которые либо говорили сами с собой, либо просто смотрели в пустоту. Они обошли стороной лужу мочи; кое-где на полу Шаман заметил даже дурно пахнущие экскременты. В некоторых комнатах женщины были прикованы к стене. Шаман четыре мрачных недели проработал в государственном приюте Огайо, когда еще учился в медицинской школе, а потому не особо удивлялся подобным натюрмортам и запахам. Сейчас он был рад, что ничего не слышит.

Санитар открыл еще одну дверь и повел их дальше по коридору в мужское крыло, где оказалось ненамного лучше, чем в женском. В конце концов Шамана проводили в небольшую комнату, в которой были лишь стол и пара деревянных стульев, и попросили подождать.

Вскоре доктор с санитаром вернулись, ведя за собой пожилого мужчину, одетого в рабочие брюки с оторванными пуговицами и грязный пиджак, надетый прямо поверх белья. Ему бы не помешало подстричься, его седые усы и борода торчали клочьями во все стороны. Через них была едва видна его нервная улыбка и бегающие глаза.

— Познакомьтесь, это мистер Гуднау, — сказал Берджес.

— Мистер Гуднау, я — доктор Коул.

Улыбка осталась прежней. Он по-прежнему не смотрел на него.

— Он не может говорить, — пояснил доктор Берджес.

Тем не менее Шаман поднялся со стула и подошел к мужчине поближе.

— Мистер Гуднау, это вас звали раньше Элвудом Паттерсоном?

— Он вот уже год молчит, — терпеливо сказал доктор Берджес.

— Мистер Гуднау, это вы изнасиловали и убили индейскую женщину в Холден-Кроссинге? Вы тогда исполняли приказ Ордена звездно-полосатого флага?

Доктор Берджес и санитар удивленно уставились на Шамана.

— Где мне найти Хэнка Коффа?

— Он болен сифилисом. Парез уничтожил часть его мозга, — попытался вмешаться доктор Берджес.

— Откуда вам знать, что он не притворяется?

— Мы наблюдали за ним все это время, нам точно это известно. Зачем кому-то притворяться и жить из-за этого такой ужасной жизнью?

— Много лет назад этот мужчина был соучастником ужасного, бесчеловечного преступления. Ненавижу его за то, что он ушел от наказания, — горько ответил Шаман.

Дэвид Гуднау начал пускать слюни. Доктор Берджес посмотрел на него и покачал головой.

— Не думаю, что он остался безнаказанным, — сказал он.

Шамана повели к выходу, где доктор Берджес вежливо попрощался с ним и упомянул, что их приют принимает также пациентов по направлению врачей из больниц западного Иллинойса. Шаман шел по городу прочь от этого места, щурясь на ярком солнце. После приюта городские запахи оказались на диво приятными. У него слегка закружилась голова, и он просто бесцельно бродил по ближайшим кварталам, погрузившись в свои мысли.

Ему казалось, что это конец. Один из тех, кто забрал жизнь Маква-иквы, был мертв. Другой, как он только что сам убедился, оказался в аду при жизни, а местоположение третьего оставалось неизвестным.

Мириам Фероция была права, решил он. Настало время оставить убийц Маква-иквы в покое, чтобы над ними вершил суд Господь, и сосредоточиться на медицине и собственной жизни.

Он взял упряжку до центра Чикаго, а потом еще одну — до городской больницы, которая тут же напомнила ему больницу Цинциннати. Там все было правильно, здание было большим, рассчитанным почти на пятьсот коек. Когда он объяснил цель своего прибытия и попросил о встрече со здешним директором, его приняли с исключительной любезностью.