одному влиятельному лицу – Потемкину, но Екатерина была непреклонна. Даже личное письмо от короля Георга не смогло переубедить ее. Она ответила королю в дружественном тоне и пожелала ему успеха, но все равно отказала в помощи. Главная причина столь неожиданного решения заключалась в том, что Екатерина связывала будущее России с новыми землями и с Черным морем. Несмотря на мирный договор с Турцией, она чувствовала, что это было лишь временное затишье, и вскоре могла начаться новая война. И Екатерина знала, что когда война начнется, ей самой понадобятся эти двадцать тысяч солдат[9].

61

Екатерина и Потемкин: расставание

Несмотря на сильную страсть в самом начале их романа, отношения Екатерины и Потемкина никогда не были гладкими. После первой зимы и весны, проведенных вместе, в письмах, которые Екатерина адресовала своему фавориту, страсть уступила место разочарованию, утрате иллюзий, раздражению, ожесточению и боли. Екатерина сожгла большую часть писем Потемкина к ней, но из ее собственных писем можно понять точку зрения обеих сторон:

«Милой друг, я не знаю почему, но мне кажется, будто я у тебя сегодня под гневом. Если же нет, и я ошибаюсь, то тем лучше. И в доказательство сбеги ко мне. Я тебя жду в спальне, душа моя желает жадно тебя видеть.

Длинное Ваше письмо и рассказы весьма изрядны, но то весьма глупо, что ни единое ласковое слово нету. Мне что нужда до того, кто как врет в длину и поперек, а Вы, превираючи, мне казалось, по себе судя, обязаны были вспомнить, что и я на свете и что я ласку желать право имею.

Вы расположены к ссоре. Скажите мне, когда это настроение пройдет.

Душенька, я взяла веревочку и с камнем, да навязала их на шею всем ссорам, да погрузила их в прорубь. Не прогневайся, душенька, что я так учинила. А буде понравится, изволь перенять.

Друг мой, вы сердиты, вы дуетесь на меня, вы говорите, что огорчены, но чем? Тем, что сегодня утром я написала вам бестолковое письмо? Вы мне отдали это письмо, я его разорвала перед вами и минуту спустя сожгла. Какого удовлетворения можете вы еще желать? Даже церковь считает себя удовлетворенной, коль скоро еретик сожжен. Моя записка сожжена. Вы же не пожелаете сжечь и меня также? Но если вы будете продолжать дуться на меня, то на все это время убьете мою веселость. Мир, друг мой, я протягиваю вам руку. Желаете ли вы принять ее?

Батенька, голубинька, сделай со мной Божескую милость: будь спокоен, бодр и здоров, и будь уверен, что я всякое чувство с тобою разделяю пополам. После слез я немного бодрее и скорбит меня только твое беспокойство. Милой друг, душа моя, унимай свое терзанье, надо нам обеим успокоение, дабы мысли установились в сносном положенье, а то будем, как шары в игре в мяч».

13 января 1776 года Екатерина написала своему послу в Вене и распорядилась, чтобы он попросил у императора Иосифа II присвоить ее фавориту титул князя Священной Римской империи. Этот титул не требовал, чтобы носившая его персона исповедовала католицизм, и был присвоен Потемкину в марте 1776 года. Теперь к нему обращались как к «князю» и «вашей светлости».

21 марта 1776 года Екатерина подписала указ, позволявший ему пользоваться этим титулом. Однако между ними произошел какой-то разлад, и через несколько дней после того, как Екатерина послала ему гневную записку, она написала письмо в оправдание:

«От Вашей Светлости подобного бешенства ожидать надлежит, буде доказать Вам угодно в публике так, как и передо мною, сколь мало границы имеет Ваша необузданность. И, конечно, сие будет неоспоримый знак Вашей ко мне неблагодарности, так как и малой Вашей ко мне привязанности, ибо оно противно как воле моей, так и несходственно с положением дел и состоянием персон. Венский двор один. Из того должно судить, сколь надежна я есмь в тех персонах, коих я рекомендую им к вышним достоинствам. Так-то оказывается попечение Ваше о славе моей».

Затем она изменила подход и обратилась с другой просьбой:

«Владыка и дорогой супруг! Я зачну ответ с той строки, которая более меня трогает: кто велит плакать? Для чего более дать волю воображению живому, нежели доказательствам, глаголющим в пользу твоей жены? Два года назад была ли она к тебе привязана Святейшими узами? Голубчик, изволишь подозревать невозможное. Переменяла ли я глас, можешь ли быть нелюбим? Верь моим словам, люблю тебя и привязана к тебе всеми узами. Теперь сам личи: два года назад были ли мои слова и действия в твоей пользы сильнее, нежели теперь?

Когда ни поступки, ни слова не могут служить доказательством, тогда или воображение наполнено пустотою и своенравием, либо подозрением равномерна пустым. Как бы то ни было, не имев на сердце, ни за душою оскорбительной для тебя мысли, пребываю в надежде, что бред сей поскорее кончится, чему истинная пора.

Бог да простит Вам, по моему желанию, пустое отчаяние и бешенство не токмо, но и несправедливости, мне оказанные <…> Катарина никогда не была бесчувственная. Она и теперь всей душою и сердцем к тебе привязана <…> Она иного тебе не говорила и, снося обиды и оскорбления (читай вчерашнее ея письмо), увидишь, что ты найдешь всегда, как ее желать можешь. Я не понимаю, почему называешь себя немилым и гадким, а меня милостивой ко всем, опричь тебя. Не прогневайся, сии суть три лжи. В милости по сю пору ты первый. Гадким и немилым едва быть ли можешь <…> Я верю, что ты меня любишь, хотя и весьма часто и в разговорах твоих и следа нет любви <…> Кто более желает покой и спокойствие твое, как не я?»

В мае 1776 года Потемкин ответил на ее письмо, касавшееся отсутствия должного контроля в Преображенской гвардии. Глубоко обиженый Потемкин ответил:

«Вы изволили мне приказать: «такого-то смотреть сквозь пальцы». Я, Всемилостивейшая Государыня, где смотрю, там смотрю не сквозь пальцы. Отступаюсь же там, где у меня вырвутся из пальцев. Но, когда бы перестали мои способности или охота, то можно избрать лучшего, нежели я, на что я со всей охотой согласен».

Ответ Екатерины был следующим:

«Прочитала я тебе в угодность письмо твое <…> Бога для опомнись <…> Не в твоей ли воле уничтожить плевелы и не в твоей ли