День прошел тихо. Иэн метался и стонал во сне, а к вечеру весь покрылся сыпью; надо уговорить его выпить немного теплого молока… Эта мысль напомнила мне, что пришло время подоить козу. Я поднялась, сказала лорду Джону, что выйду, и отложила штопку в сторону.

Я открыла дверь и во дворе нос к носу столкнулась с Герхардом Мюллером.

Его глубоко посаженные карие глаза покраснели. Они всегда блестели, словно от жара, но теперь они казались еще ярче на обветренном лице. Он заметил меня и кивнул. Потом кивнул еще раз.

— Герр Мюллер, — позвала я. Мне показалось, что голос у меня звучал спокойно. Хоть бы ему тоже так показалось. — Wie geht es euch?[44]

Старик стоял передо мной покачиваясь, словно его вот-вот собьет с ног от вечернего ветерка. Сильно похудевший, буквально кожа да кости. Не знаю, как он добрался сюда; нигде не было видно ни мула, ни лошади.

Мюллер шагнул мне навстречу, и я инстинктивно отступила назад.

— Фрау Клара, — сказал он. В его голосе прозвучала мольба.

Я хотела позвать лорда Джона, но засомневалась. Он не стал бы звать меня по имени, если бы намеревался причинить вред.

— Они умерли. Mein Mädchen. Mein Kind[45].

Слезы заструились по морщинистому обветренному лицу. В его взгляде плескалось такое отчаяние, что я подошла к нему и взяла за большую, огрубевшую от работы руку.

— Я знаю. Мне очень жаль.

Он снова кивнул. Я подвела его за руку к скамье у двери, и старик рухнул на нее как подкошенный.

Дверь открылась, вышел лорд Джон. У него в руке был пистолет. Я покачала головой, и он спрятал его в рукав. Старик не отпускал мою руку, более того, потянул за нее, чтобы я села рядом с ним.

— Gnädige Frau[46], — начал Мюллер и вдруг повернулся и обнял меня, крепко прижав к старому грязному пальто. Он весь затрясся от беззвучных рыданий, и хотя я знала, что он натворил, я все же обвила его руками в ответ.

Запах от него шел ужасный — кисловатый дух старого тела и горя, смешанный с пивным перегаром, по́том и грязью, а где-то под всем этим амбре мой нос различил запах крови, от которого мне сделалось дурно. Я содрогнулась от смеси противоречивых чувств — жалости, страха и отвращения, но все же не отстранилась.

Наконец он сам выпустил меня из объятий и только тут заметил лорда Джона, который переминался рядом с ноги на ногу, так и не решив, стоит ли ему вмешаться.

— Mein Gott, — в ужасе воскликнул Герхард, — er hat Masern![47]

Солнце быстро тонуло за горизонтом, заливая двор кроваво-красным светом. Его лучи осветили лицо Грея, с которого еще не сошли остатки сыпи.

Мюллер повернулся ко мне, охваченный паникой, и сжал мое лицо в своих огромных грубых ладонях. Он провел по щекам большими пальцами и вздохнул с облегчением, разглядев, что кожа моя чиста.

— Gott sei dank![48] — Старик выпустил из ладоней мое лицо и полез в карман пальто, что-то сбивчиво бормоча по-немецки.

— Он говорит, боялся, что опоздает, и теперь счастлив, что все же успел, — пояснил лорд Джон, подозрительно наблюдая за старым фермером. — Говорит, что принес кое-что, талисман или что-то такое. Он прогонит опасность и сохранит от болезни.

Мюллер извлек из недр пальто какой-то предмет, завернутый в кусочек материи, и вложил его мне в ладонь, продолжая что-то лопотать.

— Благодарит вас за помощь, за все, что вы сделали для его семьи, вы прекрасная женщина и так же дороги ему, как члены семьи, как одна из невесток… — Мюллер запахнул пальто, и голос Грея замер.

Видимо, я неловко дернулась, кусочек ткани упал на землю и развернулся. В нем оказалась маленькая растрепанная косичка из седых волос и кожаный мешочек, из которого торчали окровавленные перья дятла.

Мюллер продолжал что-то говорить, а лорд Джон переводил его слова, но я не прислушивалась. Во мне эхом отдавались слова, которые я услышала ровно год назад у ручья от Габриэль, когда она переводила речи старой Найавенны.

Ее имя означало «это может быть; это произойдет». И вот это произошло, и все, что осталось мне в утешение, это слова: «Она говорит, чтобы вы не терзали себя; болезни шлют боги. Вашей вины в том не будет».

Глава 29

Склепы

Джейми учуял запах дыма задолго до того, как деревня показалась на горизонте. Билли заметил, как он нахмурился, и заерзал в седле, оглядываясь по сторонам.

— Что? — прошептал мальчик. — Что случилось?

— Не знаю. — Джейми понизил голос, хотя поблизости вроде бы не было никого, кто мог их услышать. Он соскользнул с лошади и бросил Билли поводья, кивнув на увитый диким виноградником склон. — Побудь с лошадьми у склона, парень! Там есть тропинка, что ведет к еловому лесу, спрячься за деревьями и жди меня.

Он не хотел пугать мальчика, но выхода не было.

— Если дотемна не вернусь, уходи. Не жди до утра. Иди вдоль ручья, который мы только что перешли, держись левой стороны. Дойдешь до водопадов, их слышно даже в темноте. За ними есть пещера, там живут индейцы, когда охотятся.

Зрачки у Билли расширились до невозможности. Джейми крепко схватил его за ногу выше колена, чтобы тот запомнил указания, и почувствовал, как по бедру мальчика прошла дрожь.

— Оставайся там до утра. Если я не вернусь, поезжай домой. С утра солнце должно быть все время слева, а после обеда — справа. Дня через два отпусти поводья, лошадь сама найдет дорогу.

Джейми вздохнул, раздумывая, что еще сказать, однако говорить было нечего.

— Храни тебя Бог, мальчик. — Он ободряюще улыбнулся Билли, похлопал по крупу лошадь, чтобы пустить ее вскачь, и повернулся в ту сторону, откуда шел дым.

Этот дым разительно отличался от привычного дымка, вьющегося над деревней. Не был он и дымом ритуального костра, для которого индейцы складывали конусом деревья, — по словам Иэна, так делали в Шотландии во время Белтайна, праздника костров. Тот костер, что полыхал теперь, был гораздо больше.

Джейми, стараясь двигаться незаметно, описал широкую дугу, взошел на невысокий холм, откуда открывался хороший вид на деревню, и выглянул из лесных зарослей. Деревня лежала перед ним как на ладони. Огромные столбы дыма, клубясь, поднимались над каждым вигвамом.

Над лесом висел коричневатый смог. Джейми вдохнул, закашлялся и поспешно закрыл нос и рот рукавом рубашки, перекрестившись свободной рукой. До него донесся запах обуглившейся плоти, и по