— А потом что?

— Мы с ним несколько дней встречались. Я еду приносил, разговаривали… Он рассказывал, как маленький был, как в индейцев играли. Один раз даже сказку рассказал. Про маленького принца, который подружился с лисом… А потом нога у него вылечилась и пришло время уходить.

— Куда уходить-то?

— Он точно не сказал. Говорит: «Мне бы добраться до станции Остаткино, а там пересесть на поезд в сторону Северо-Посадска. По пути к нему, в одном городке, — говорит, — есть у меня школьный друг, а его родители далеко у моря живут. Может доберусь до них, устроюсь на рыбацкий пароход — и в дальние края…»

— Без документов-то?

— Ну, я не знаю. Он так говорил. И еще: «Конечно, скажут, что это измена родине, только я ей ни чуточки не изменял и воевать за нее буду изо всех сил, если придется, а против нее никогда не буду… А ты что про меня думаешь, Братишка?» А я думал, что мне его жалко…

— И взял дома деньги ему на дорогу?

— Ну да. А еще нашел в нашей кладовке старый ватник и рваные отцовские штаны. Потому что как бы он поехал в своем камуфляже? Сразу поймают. А в фуфайке и старых штанах — он все равно что вокзальный бомж. Он ведь зарос весь, бритвы-то не было… Мить, я ведь даже не знаю, какое у него лицо на самом деле, из-за этой бороды. Помню только, что глаза синие и худой такой… И голос не взрослый, а почти как у пацана… Он вещи и деньги взял, за руки меня подержал и говорит: «Скажи мне свой адрес. Может, когда-нибудь в жизни встретимся… А сюда, — говорит, — больше не приходи, ночью я уйду». Я всю ночь ревел потихоньку, а утром все же пришел. Но никого там уже не было…

И замолчал Елька надолго. И сидели так они рядом. А пласты воздуха все шевелились вокруг — мягкие, с запахом созревших трав, остывающего асфальта и бензина.

Громко затрещал кузнечик. Митя удивился. Раньше он никогда не слышал ночных кузнечиков, даже в деревне. Кузнечик будто разбудил электричку. Она вскрикнула и промчалась за дальними тополями.

Звезды смутно высвечивали узкую громаду «Белого дома», едва различимую. В ней неярко горело лишь одно высокое окошко (наверно, там сидел дежурный).

Елька шевельнулся. Митя сказал:

— У меня на ближней почте есть знакомая женщина, я к ней всегда бегаю покупать газеты. Завтра утром попрошу обменять твои деньги. Давай их сюда.

— Они ведь дома. Я принесу завтра пораньше. Ладно?

— Ладно. Я живу на пятом этаже.

— Лучше я подожду тебя внизу, на лавочке.

— Ну, как хочешь… Ровно в девять.

— Ага…

Обратный путь показался коротким и нетрудным. На краю Митиного двора Елька шепнул: «Завтра в девять» и ускользнул в темноту. А Митя помчался в подъезд, нащупывая в кармане ключи.

Напрасно нащупывал. Родители были дома. И «ну, началось!»

— Где? ты? болтался?!

— Я откуда знал, что вы вернетесь так рано? Обычно приходите среди ночи…

— Это — рано?! Посмотри на часы! Мы ждем тебя уже целый час! Я поседела за это время!

— И вовсе не заметно…

— А ты хотел, чтобы стало заметно?! Где? ты? был?!

— Да совсем рядом! Разговаривал с одним мальчишкой. У него… семейные проблемы, он просил совета.

— Знаю я этих мальчишек! И их проблемы! Они кончаются милицией!

— Господи, да это же Елька! Ну, с которым мы продавали картошку. Ему десять лет!

Мама сказала, что читала про шайку второклассников-рэкетиров, где главарю было девять.

— Но он же не шайка, а один-одинешенек!

— Откуда мы знаем? Сперва один, потом дружки, у которых сигареты и клей «Момент»! А там, глядишь, и посадят на иглу…

— Да. Тем самым местом. И я буду вертеться на ней, как компасная стрелка. Были в древнем Китае такие магнитные фигурки: сидит задом на острие и рукой показывает на юг.

Папа сказал, что упомянутое место пострадает у Мити еще до иглы.

— Рита, будь добра, принеси из шкафа мой коричневый ремень.

— Охотно, — сказала мама. И принесла.

Митя тем временем нацелился за шкаф. Между стеной и книжным шкафом был узкий промежуток, в котором торчала батарея. Втиснешься с размаха туда, на батарею, — и прекрасное убежище. Но папа успел придвинуть к этой щели стул. Уселся.

— На сей раз не выйдет, голубчик.

Митя стремительно лег и змейкой ушел под тахту (хорошо, что ножки высокие). Зафыркал от пыли.

— Вылезай немедленно! — приказала мама.

— Я, по-вашему, кто? Идиот?

— Ты — трус, — сказал папа.

— Я здравомыслящий человек. Подожду, когда ты успокоишься.

— Ладно, вылезай. Наглотаешься микробов, там не мыто с прошлого года.

— Как это «с прошлого года»?! — взвинтилась мама.

— А гарантия безопасности? — спросил Митя.

— Никаких гарантий… Убирайся оттуда, кому говорят!

Митя выбрался на свет.

— Так и быть… А ты, папа, пожалей себя. Подумай, вдруг в самом деле огреешь нечаянно. И тогда — что?

— Что?

— Будешь терзаться неделю.

— С какой стати?

— Но ты же интеллигент в третьем поколении.

— В четвертом, между прочим…

— Тогда две недели.

Мама сказала, что на папе род интеллигентов Зайцевых и закончится. Потому что сын их катится в пропасть беспутства и безделья.

— Безделья?! А кто сегодня картошку продал?!

— Этим подвигом ты будешь гордится до старости! К тому же, ты сам уверял, что главная заслуга здесь не твоя, а этого… Ельки. Кстати, что за странное имя?

— Почему странное? Может, Елисей, а может… Елизар. Или просто кличка такая.

— У порядочных мальчиков не бывает кличек.

— А почему меня в той школе звали Косым? Два года подряд «Косой» да «Косой»!

Его и правда так звали. Из-за фамилии. Известно, что зайцы — косые.

— А кто сказал, что ты порядочный, — хмыкнул папа. — Кстати, порядочные люди не забывают выключать компьютеры, даже убегая из дома сломя голову.

— Я же думал, что на минутку! Файл-то я сохранил.

— И напрасно. Больше ты к компьютеру не сунешься, — пообещала мама.

Митя устало подышал. Угроза была пустая. Да и повесть, которую он так удачно начал, казалась теперь несерьезной. По сравнению с Елькиной историей.

Мама будто услыхала его мысли.

— А что за проблемы у твоего Елизара-Елисея?

— Примерно как у меня, — выкрутился Митя (не излагать же про дезертира и кражу). — Папаша лупит его чем попадя и вообще всячески издевается.