Научные сюжеты, увлекающие профессора, неисчерпаемы, как недра уральских гор: он предлагает использовать слюдиты в качестве калийных удобрений, бьётся за возрождение гранильного и камнерезного искусства, видя в этом огромные перспективы. Матвеев считает, что изделия из камня должны быть доступны всем советским людям – поделки из мягкого селенита украсят и комнату студентки, и крестьянскую избу.

3 августа 1925 года К.К. вновь улыбается удача: «При осмотре окрестностей прииска Балканского, на котором находится управление Гумбейским золотым округом, мною был открыт в местности, излюбленной местными жителями для гуляний, выход мощной кварцевой жилы, содержащей в большом количестве шеелит». Шеелит – вольфрамат кальция. Знаменитое Гумбейское месторождение вольфрама, ценнейшей руды, такой важной для молодой советской промышленности! Вольфрам делает сталь термостойкой и прочной, он нужен и в тылу, и на фронте. Благодаря открытию профессора сойдут с конвейера станки, снаряды, инструменты. За один только 1927 год на Гумбейском месторождении добудут столько вольфрама, сколько в Забайкалье взяли за восемь лет! Все годы грядущей войны здесь будут добывать бесценное сырьё, около 800 тонн вольфрама Урал отдаст для фронта, для победы.

К.К. прекрасно понимал всю важность своего открытия – и требовал от вышестоящего начальства оценить его заслуги по достоинству. Доказывал, что студенты и проводники, сопровождавшие его в экскурсии, не имели к открытию никакого отношения, настаивал на том, что необходимо «признать за мной, как первооткрывателем, право получения отчислений с каждой тонны добытой руды или полученного концентрата с самого начала работы». Это было, конечно, очень не по-советски – профессор рисковал репутацией, проявлял отсталость и крайний индивидуализм. Но всё обошлось, удача была на его стороне, а рядом с ней – истина. Матвеев, чьи права пытались оспорить, доказал, что открытие жилы не было бы возможным без применения научного метода.

В ту пору он считает своим главным делом «открывать новые месторождения полезных ископаемых и обнаруживать новые их полезные свойства» и действительно находит вблизи Свердловска Елизаветинское кобальтовое месторождение, но между делом организует при институте Клуб учёных, пополняет коллекции музея, приобретая многие экспонаты на собственные средства – среди них есть подлинные сокровища: штуфы малахита, кристаллы топаза, горный хрусталь, золото и платина… Во время Великой Отечественной войны часть золотых самородков будет отправлена из музея в Фонд обороны: «Золото отдам я за железо».

Ну а самый ценный итог его работы в те годы – «создание лучшего на Урале Минералогического музея как базы, обеспечивающей начало научных работ по минералогии и дающей первые предпосылки для воспитания кадров научных работников минералогов». Музей, занимавший поначалу лишь две комнаты, со временем получил отдельное здание, прямо у входа в которое выставлены гигантские образцы уральских минералов. Около жеоды бурого железняка, гигантского каменного дупла, считал своей честью сфотографироваться каждый юный свердловчанин. Есть и снимок Матвеева – позирует в летнем белом картузе, похожий сразу и на Свердлова, и на Троцкого.

В самом конце 1920-х Матвеев отправляется в длительную европейскую командировку – путешествие заняло 140 дней. Берлин, Лейпциг, Иена, Гейдельберг, Оберштайн, Гёттинген, Париж, Дессау, Берлин. Именно тогда К.К. знакомится с легендарным Гольдшмидтом в Минералогическом институте Гёттингена, совершает первый в истории российской и советской науки рентгеноспектральный анализ монацита, а ещё исследует методику обучения специалистов камнерезной промышленности, посещает школу Баухаус, заключает контракты на поставку немецкого оборудования в Свердловский художественный техникум. Ему так много всего хочется сделать и успеть, что жить просто некогда и думать о худых ботинках сыновей тоже некогда – мысли заняты проектом Уралкамнекомбината, где будут обрабатывать камни, изготавливать ювелирные изделия и непременно, слышите, потребуются научно-исследовательский отдел и лаборатория синтеза! Прекрасный проект осуществился лишь частично – в пермском селе Вторые Ключики в 1929 году откроется фабрика ангидритовых изделий, где почти сорок лет будут заниматься художественной обработкой гипса.

Европа поразила К.К. не чистотой и красотой, хотя и этим тоже, а прежде всего научными возможностями. В Гейдельберге он вновь возвращается к уродливым кристаллам пирита, обнаруженным на Чусовой близ Верейно: cone-in-cone для Матвеева – загадка-вызов, на который он пытается ответить. Он производит измерения этих кристаллов в лаборатории, находит сходные образцы в целестинах Иены, именно cone-in-cone будет посвящена его докторская диссертация «Исследование явлений нарушенной кристаллизации», с блеском защищённая в 1942 году (два тома, общий объём 565 страниц, библиография только на иностранных языках включает 133 наименования). Решил ли он в своей работе загадку cone-in-cone? Биографы высказываются с осторожностью: проблема не решена по сей день, но благодаря Матвееву определена и локализована.

В Париже Матвееву предоставляют возможность поработать в Минералогической лаборатории знаменитого Музея естественной истории, в оптическом институте, в спектроскопической лаборатории. По возвращении в СССР он трудится в Геохимической лаборатории Академии наук, проходит практику в Оптическом институте Ленинграда и продолжает исследования загадочных волокнистых агрегатов Чусовой.

В те годы Ксения не упоминает в своих дневниках заграничные командировки К.К., но она всегда его откуда-то ждёт. «Костя всё не едет», «Жду Костю», «Волнуюсь, как-то пройдёт его поездка». Собственная география Ксении ограничена Уралом – Уктус, Шарташ, Реж, Колташи («Если бы я смела в своей жизни ещё о чём-то мечтать, я хотела бы увидать западноевропейские храмы»).

За несколько лет до начала Второй мировой войны профессор Матвеев решает оставить Ксению и подыскивает себе новую подругу. Да, К.К. под шестьдесят, приличный возраст для мужчины, но что поделать, если прежде не было времени задуматься о личной жизни? Жил, можно сказать, на бегу, между открытиями и поездками…

Он уходит от Ксении Михайловны, получив в итоге квартиру не на улице Вайнера, а в доме № 52/1а, построенном на проспекте Ленина ещё в 1933 году: тогда этот квартал называли «Дома Госпромурала», сегодня это памятник конструктивизма. Охладев к непутёвой Оне Романовой, К.К. сходится со своей лаборанткой Агнией: ей он законный муж, а дочери Любе – отец. Заведует кафедрой минералогии и кристаллографии, продолжает исследования, блюдёт ненаглядный музей, подвергает студентов на экзаменах изощрённому испытанию: не знаю, правда это или нет, но один из бывших учеников Матвеева утверждал, будто бы тот подкидывал в воздух камень, ловил и требовал пересказать основные черты этого минерала, увиденные за время краткого полёта. Если бедолага принимался лепетать какие-то глупости, профессор ставил ему незачёт – потому что невозможно за столь краткое время прийти хоть к каким-то выводам! И это, господин товарищ, батенька вы мой, следовало знать заранее!

Характер Матвеева с годами всё хуже, он брюзглив, требователен, ждёт признаний заслуг, вроде бы и так уже признанных. По поводу и без упоминает о своих достижениях, а ещё часто говорит о том, что в ходе Великой Отечественной войны погибли его сыновья Илья (на Курской дуге) и Андрей (в Польском коридоре), – это также может обеспечить К.К. какие-то преференции. Андрея он видел в последний раз в конце тридцатых, когда тот разорвал с ним всяческие отношения: сын за отца не отвечает, когда отец не отвечает сыну…