Страсти накалялись. Вернувшийся 14 апреля в Канденаббию Аденауэр составил специальную памятную записку, где подверг инициативу госдепартамента уничтожающей критике. В нем содержались такие, в частности, перлы: «Я обеспокоен как методами, так и содержанием американской внешней политики… Нас не информируют, о чем, собственно, ведутся переговоры (с СССР)». Ответ Раска не заставил себя ждать. На пресс-конференции 26 апреля он не оставил камня на камне от аргументов Аденауэра, заявив, что следует признать «фактически существующую ситуацию» разделенной Германии, ситуацию, которая может остаться таковой надолго. Обе стороны, продолжал госсекретарь США, должны признать новое статус-кво. В кулуарах он бросил Аденауэру обвинения, что, организовав утечку сведений в прессу о содержании американского рабочего документа, тот нарушил оказанное ему доверие, проявил вопиющую нелояльность по отношению к союзнику.

В ответ Аденауэр после возвращения 3 мая из Канденаббии развернул самую настоящую пропагандистскую войну против США. Произнесенную им 7 мая в Берлине речь Греве охарактеризовал как самую острую критику внешней политики Соединенных Штатов, которую когда-либо позволял себе какой-либо германский лидер. Кеннеди ответил той же монетой, устроив Аденауэру разнос — опять-таки публичный, и подчеркнув, что переговоры с Советами будут продолжены.

Между Аденауэром и Кеннеди легла пропасть. Последний именно тогда заявил: «…подлинная проблема состоит в том, что он слишком стар, а я слишком Молод, чтобы нам можно было понять друг друга», — а канцлер ФРГ отозвался об американском президенте как о ком-то среднем «между корабельным юнгой и бойскаутом». Макмиллан тоже попал под горячую руку: Аденауэр назвал его, правда, несколько позже, «придурком».

Хрущевская тактика нажима оказалась непродуктивной, зато его попытки достичь компромисса после провала плана захвата Западного Берлина принесли плоды. Запад оказался в состоянии глубокого раскола, и разница взглядов приняла уже характер столкновения личностей. Хрущев наверняка мог поздравить себя с успехом, когда получил адресованное ему 6 июня 1962 года послание Аденауэра, где предлагалось «серьезно обдумать мысль о заключении между обеими странами — Советским Союзом и Федеративной Республикой Германией — соглашения об установлении чего-то вроде перемирия сроком на десять лет».

Поздравить себя мог не только Хрущев, но и де Голль. Он внимательно следил за ходом развертывающейся словесной дуэли между Кеннеди и Аденауэром. Теперь было самое время действовать. Он посылает канцлеру ФРГ приглашение прибыть во Францию с официальным визитом в июле. Его цель ясна и определенна — восстановить империю Каролингов и придать этому предприятию возможно более грандиозный характер.

Собор Нотр-Дам в Реймсе — один из величайших шедевров французского зодчества. Первоначальный проект отличался таким размахом, что потребовалось больше столетия — почти весь XIII век и значительная часть XIV, чтобы возвести главный неф; потом собор долгое время достраивался: две башни над западным фасадом были полностью закончены только в 1475 году. Собор счастливо пережил революцию с ее атеистическими эксцессами, однако в Первую мировую войну был сильно поврежден артиллерийским огнем. После ее окончания здание было отреставрировано, и к прежним его достопримечательностям добавились три витража работы Марка Шагала. Господствуя над городом и примыкающей к нему плоской равниной, он по-прежнему являет собой гордый символ могущества западного христианства — самой влиятельной духовной силы средневековья.

Впрочем, во Франции немало соборов, которые но архитектурным достоинствам могли бы поспорить с реймским: шартрский, парижский Нотр-Дам, соборы в Бурже, Бове, Отуне. Что отличает собор в Реймсе — так это то, что он символизирует историю Франции, преемственность многих поколений французов, которые здесь, в сердце Шампани, проливали свою кровь, отстаивая независимость и национальную целостность родины от немецкой экспансии. Не случайно, что именно архиепископ Реймса начиная с X века короновал и благословлял на правление каждого из французского королей вплоть до падения монархии. Трудно было поэтому подобрать более подходящее место, чтобы устроить торжественный акт в честь установления вечной франко-германской дружбы. Что и произошло под сводами реймского собора в июле 1962 года.

8 июля Аденауэр и де Голль вместе отправились туда, чтобы присутствовать на большой мессе. До этого они приняли парад французских и немецких войск на равнине Мурмелон в окрестностях города. В газетах писали, что это был первый случай со времени лейпцигской «битвы народов» 1813 года, когда немецкие и французские солдаты были вместе, в одном строю, а не по разные стороны баррикад; некоторые, правда, ядовито добавляли, что и лейпцигскую битву надо исключить из подсчета: на стороне Наполеона тогда были только саксонцы и вюртембержцы, которые вдобавок покинули поле битвы еще до ее начала, то есть попросту дезертировали.

Когда после завершения парада оба высоких гостя в приличествующих случаю темных костюмах прибыли к собору, на его ступенях их приветствовал архиепископ Реймский, монсеньор Марти, с группой представителей духовенства. Затем процессия двинулась внутрь собора; впереди, как полагается, — огромное серебряное причастие. Генерал и канцлер заняли отведенные им места справа от алтаря — два пюпитра, два коврика для коленопреклонения, две скамьи, обитые красным бархатом. Началась торжественная месса. Сразу после чтения Евангелия монсеньор обратился с приветствием к обоим государственным деятелям, отметив, что они присутствуют в храме, который всегда «оставался неизменным символом радостных надежд на будущее». Когда архиепископ вознес дары Господни, де Голль и Аденауэр опустились на колени. Аденауэр, как сообщалось в репортажах, простоял на коленях довольно долго.

Снаружи под ярким июльским солнцем собрались несколько тысяч верующих, не попавших в собор. Когда оба лидера появились в дверях после завершения мессы, раздались приветственные крики, люди размахивали флажками. Аденауэр был, несомненно, глубоко тронут всем происходящим. Правда, в толпе отношения между представителями обеих наций оказались не такими сердечными, как между их лидерами: имели место взаимные оскорбления и даже потасовки, пришлось вмешаться полиции.

Месса в Реймсе была апогеем государственного визита Аденауэра во Францию. Он длился шесть дней; канцлер нашел даже время, чтобы посетить Бордо и приобрести большую коллекцию «Шато Марго», обнаружив таким образом некий сдвиг в своих вкусах: обычно он предпочитал вина долин Рейна и Мозеля. Но большую часть времени заняли частные беседы с генералом. Де Голль рассказал о своей недавней встрече с Макмилланом, в ходе которой ему, но его словам, стало ясно, что Великобритания не готова пойти на необходимые жертвы, чтобы вступить в ЕЭС. Аденауэр не возражал. Более того, он еще подлил масла в огонь антибританских эмоций французского президента, заявив, что, как стало ему известно, Макмиллан предложил Соединенным Штатам заключить экономический союз с Великобританией, но натолкнулся на отказ со стороны Кеннеди. Не ясно, откуда канцлер взял такое. Он практически снял вопрос о политической ценности расширения ЕЭС за счет Великобритании; преимущества и недостатки ее вступления или невступления должны, по его мнению, оцениваться исключительно с точки зрения выгоды или невыгоды для нынешних членов ЕЭС. Между тем инфраструктура ЕЭС еще недостаточна развита, чтобы «переварить» экономику тех государств, которые скорее всего последовали бы за Великобританией с просьбами о принятии в эту организацию, таких, как Норвегия, Дания и Ирландия. Общий вывод был однозначен: «Никакого троекратного ура Англии в ЕЭС». Аденауэр высказался за то, чтобы ФРГ и Франция в будущем теснее взаимодействовали друг с другом. Это уже был прямой намек на необходимость подвести какую-то формальную базу под отношения между обеими странами.