выживании и оборонении от всего негативного, что наступает на тебя со всех сторон. Творчество требует свободы и отстраненности от всего обыденного, а тем более, от негативного. А где их взять в условиях безнравственных «норм» поведения? Вот здесь и просматривается непосредственная взаимосвязь метафизики как учения о творении новизны и с эстетикой, и с нравственностью, и с самой жизнью во всех ее проявлениях.

Так что наша неспособность (или неумение) вычленить сущностное свойство сущего и понять ту функцию, для которой оно предназначено, может привести к забвению самой функции искусства, искажению его форм и деградации искусства, что мы, хотя бы отчасти, уже наблюдаем в последние времена. Именно в этом опасность того, что, не зная методологии возникновения сущего, нам трудно бывает выделить сущность искомого сущего (то есть подручного средства) и ту позитивную функцию, которую оно призвано исполнять. В связи с чем возникает опасность отмирания самой способности культивировать эту функцию. Это мы привели только один пример, а таких примеров можно было бы привести великое множество и особенно в сфере нравственности, где достаточно много таких расплывчатых понятий (идей) как совесть, вина, доблесть, благородство, достоинство, злодейство, коварство, справедливость и т. д. Здесь неистощимое поле деятельности для метафизики: выявлять из этих идей искомое сущее, а уже затем пытаться культивировать (поощрять) функции, исполняемые этими сущими.

Вот, как нам представляются, те предпосылки, владение которыми могло послужить обнаружению и раскрытию методологии возникновения сущего. Это мы привели доводы, исходя из собственного взгляда на данный вопрос. Но мы еще не рассмотрели, можно сказать, главную предпосылку, которая была заложена еще Платоном, а затем обнаружена и обозначена проницательным взором Хайдеггера. О чем речь? В «Европейском нигилизме» Хайдеггер, анализируя платоновское понятие идеи, со всей определенностью отмечает двусмысленность, двузначность бытия как идеи. Не поленимся привести соответствующий текст и вникнуть в его содержание – оно этого вполне заслуживает.

«Согласно учению Платона, бытие есть ιδεα, видность, присутствование как выглядение. Что выступает в таком выглядении, то становится и является, насколько в нем присутствует, сущим. При этом, оттого, что верховная идея понимается одновременно как αγαθον, сущность всех идей получает решающее истолкование. Идея как таковая, то есть бытие сущего, приобретает черты αγαθοειδεζ, того, что делает пригодным для… – а именно, сущее для того, чтобы быть сущим. Бытие получает сущностную черту обеспечивающего. Тем самым и с тех пор, т. е. вместе с началом метафизики, в истолкование бытия привходит своеобразная двусмысленность. Бытие известным образом есть чистое присутствование и оно есть одновременно обеспечение возможности сущего. (Подчеркнуто нами – И. Ф.). Так как затем само сущее выбивается вперед, привлекая на себя и затребуя себе все человеческое поведение, бытие вынуждено отступить в пользу сущего. Правда, оно еще остается обеспечивающим возможность и в таком смысле предшествующим, априори. Только уже это априори, хотя оно не поддается устранению, никоим образом не обладает весомостью того, что им каждый раз обеспечивается, самого сущего. Априори, в начале и в своем существе пред-шествующее, становится так тем привходящим, которое перед лицом всевластия сущего терпимо как условие возможности сущего»43.

Но прежде чем анализировать данный текст и пытаться понять, где находится та скрытая пружина, которая, хотя и дала верный импульс метафизике, но и одновременно оставила ей возможность пойти не совсем верным путем, нам необходимо сначала напомнить три момента:

– во-первых, как мы уже установили, Бытие – это не какая-то идея (или мир идей), Бытие – это возникновение интеллектуальной новизны в виде идеи;

– во-вторых, идея – это не идеальный образец реально существующих вещей физического мира; идея – это умственно нами созданный (или открытый) комплекс взаимосвязанных сущих-объектов;

– и, в-третьих, платоновское благо (αγαθον) – это высшая идея (идея идей), благодаря которой, с одной стороны, «познаваемые вещи могут познаваться», а с другой стороны, благо «дает им и бытие и существование».

Имея в виду только что отмеченное, сначала зададимся вопросом, почему это вдруг умом созерцаемые образования, то есть идеи, оказались у Платона образцами для подражания реально существующих вещей? Ответ предполагается сам собой: потому что возникновение этих вещей каким-то образом связано с существованием идей. У Платона не было понятия о том, что идеи это сложные образования, но он своим интуитивным чутьем прозревал, что идея с вещью, – которой (то есть идее) она обязана фактом своего возникновения и существования, – находятся в неразрывном единстве. Но поскольку идея для Платона была неким нерасчлененным представлением о вещи, то она стала образцом для нее. Платон прекрасно понимал, что идея имеет сущностную взаимосвязь с возникшим сущим, но ему не был известен механизм этой взаимосвязи.

Именно поэтому для того, чтобы каким-то образом обосновать и подчеркнуть эту взаимосвязь, он вынужден был (насильственно) постулировать Благо как то, что дает возможность проявиться и появиться вещи (из идеи). (См. Р. S. 1). Бездеятельная сама по себе занебесная идея была дополнена деятельностным началом, благом, и дополнена была в части проявления ее деятельностного характера, каковым она на самом деле и обладает, поскольку она и возникает сама собой и проявляет из себя сущее. И здесь нам важно не выпускать из виду фактор разделенности Бытия и сущего: идея – это умственное образование нашего интеллекта, в то время как сущее (вещь) – образование материальное, выделенное, сформированное (по виду и сущности) из образования умственного, то есть из идеи.

А. Теперь, обращаясь к тексту Хайдеггера, мы понимаем, почему бытие сделалось «пригодным» к тому, чтобы обеспечить возможность явления сущего. Да потому, что оно есть предтеча сущего, того сущего, которое – подобно Мюнхгаузену – не может «вытянуть» само себя на уровень явления: сия операция возможна только при непосредственном участии – Бытия, то есть возникновения идеи как комплекса сущих, одним из которых является внове образуемое искомое сущее.

Б. Понимаем мы теперь и то, откуда у Платона, – рассмотренного сквозь призму взгляда Хайдеггера, – «вместе с началом метафизики, в истолкование бытия привходит своеобразная двусмысленность», а именно:

«Бытие … есть чистое присутствование…»,

«… и оно есть одновременно обеспечение возможности сущего».

Во-первых, бытие как «чистое присутствование» обеспечивается возникновением сущего, которое своим наглядным («чистым») видом заслоняет бытие, некогда выведшее сущее на передний план. А во-вторых, «обеспечение возможности сущего» исходит из самого бытия (то есть из возникновения идеи). Не будь идеи, никакое сущее не явилось бы в своем наглядном виде.

В. Стало нам понятным и то, почему бытие, ранее бывшее априори, и уже не обладающее «весомостью», «не поддается устранению». Да потому что «перед лицом всевластия сущего» бытие (как гарант его возникновения) все