на них натягивай. — Пока мы по чужим краям катались, небо на землю упало? Реки вспять повернули? Море высохло? Ишь, искры из глаз летят, шерсть на загривке дыбом стоит, видеть он Безрода не хочет! Уехал он, понимаешь! Нет его в тереме, оказывается! В чём дело, спрашиваю? И сердитого мне тут не крути, и глазками не сверкай, враз узнаешь, как зенки лопаются! И сопли прибери!

Отваду ровно холодной водой окатили. Сам седой, остался бы жить Расшибец, уже дедом стал бы, а тут, как отрок, стоишь, трясёшься. Истинный дед ответа требует.

— Ты многого не знаешь, — начал было Отвада, моргая.

— Это мои слова! — загремел Стюжень в лицо князю, тот аж глаза прикрыл и, стоя на месте, отклонился назад. — Ты многого не знаешь!

Когда последний раз видел верховного в такой ярости? Да, пожалуй, так давно, что и забыл, как это, когда от рёва старика седой чуб на лбу трепещет, словно под ветерком.

— Чего я не знаю? — от испуга Отвада едва голос не сорвал и сам заорал так, что за закрытой дверью Прям и Перегуж испуганно переглянулись. — Что нашего красавца на такой закваске замесили, аж страшно делается? Что глядишь на него и думаешь: «Знать бы, когда тебя прорвёт, да подальше отойти!» И вот оно! Прорвало! Да так рвёт, что всю Боянщину в дугу выгибает!

— Вот оно что! — Стюжень отпустил князя, и тот с удивлением открыл для себя, что все эти несколько жутких мгновений стоял на носочках и в мельчайших подробностях изучил синие глаза старика с красными прожилками. А брови у верховного вблизи ещё страшнее чем издалека — ровно волчьи, когда серый делается стар.

— Да! — Отвада оправил рубаху, но смятки около шеи остались, там, где тканину сжимали огромные Стюженевы кулачищи. — Что у него в голове делается, мне не ведомо. И никогда я этого не знал! Глядишь — вроде, человек как человек, а как скажет что, или сделает, или посмотрит — вот честное слово, озноб колотит.

— И давно с тобой так? — верховный пошёл вокруг, оглядывая князя с ног до головы. — Когда он из тебя Тёмного гнал, странным почему-то не казался. Когда с застенками в ледяную воду полез, ты мимо глаз ему смотрел? Когда не дал тебе помереть старым, одиноким дураком, тоже ничего странного не замечал?

— Я всегда это знал! — Отвада выбросил руку с указательным пальцем в сторону верховного. — Просто иногда любовь застит людям глаза! Я ж его как сына любил!

— А теперь пелена с твоих глаз, как по ворожбе, упала, — старик поднял брови. — И открылось жуткое, да? Он детей живьём ест? Кровь из людей пьёт?

— Из него силища прёт! Он с нею сладить не может! — в отчаянии князь затряс руками. — Она его меняет! Был когда-то Безрод хорошим человеком! Был, да весь вышел! Не под силу человеку такое в себе таскать, да не надорваться!

— Ну и что же ты узнал?

— Это он, — устало выдохнул Отвада и опустил плечи. Кончился запал. — Мор — его рук дело.

— Да-а-а? — старик скрестил руки на груди, отошёл к лавке у стены, сел, забросил ногу на ногу, приготовился слушать. — Ну давай, отпусти язык.

— Весной началось, — буркнул Отвада, подошёл к лавке, сел рядом. — Находит на него временами. Вроде бешенства. Делается жутко быстр и невообразимо силён. Лихих, что тогда в море озоровали, он покромсал, ну ты помнишь. Один! В одиночку! Можешь себе представить? Никто из дружины даже меча не обнажил!

Старик слушал и кивал. Плавали, знаем. Давай дальше.

— Тогда мы ничего не заподозрили. А это и есть перерождение!

— То есть из нас двоих ты, как пить дать, понимаешь и знаешь больше?

— Это он! — крикнул Отвада, на шее аж верёвки под кожей вспухли, ровно змеи заползли. — Сивый не может силу в себе сдержать, она лезет из него, чисто квашня из кадки. И недобрая это сила! Злая! Знаешь, что мы на берегу нашли?

— Мы? — Стюжень ехидно усмехнулся. — Кто это мы?

На мгновение Отвада как будто потерялся, замялся, увёл глаза в сторону.

— Ну… я, городские там, гончары, шорники…

— Из бояр кто был?

Князь выдохнул, ровно с обрыва сиганул.

— Косоворот, Лукомор и ворожец заморский.

— Кто, кто?

— Ворожец из-за моря. Чудесник, — Отвада говорил глухо, глядел куда-то в пол. — По следу прошли от деревеньки, которую мор первой раскатал, до самого берега. И знаешь, что нашли?

— Что?

— Погребение, — князя аж перетряхнуло, когда он вспомнил отвратительную вонючую слизь, которая некогда в облике человека ходила по морям во главе шальной дружины. — Шестипалый там лежал с разбитой башкой, там же рукавица с медведем, всё склизкое, смрадное, зелёное… Бр-р-р-р!

— Ну… дальше.

— Погоди ты со своим дальше, — Отвада оживал на глазах, ровно из болота лезет, а тут ровное да твёрдое под ногами обнаружилось. — Самое вонючее, самое жуткое, самое гадкое в рукавице оказалось. Глядишь на неё, и ноги подкашиваются, а в голове ровно голос гудит. И такая безнадёга схватывает, хоть немедленно нож достань да по горлу себя полосни. Всё равно ведь помирать. Это Безрода рукавица. Та самая, в которой Шестипалому башку проломил. Теперь хоть знаю, как злоба выглядит.

— Пой дальше.

— Дальше от погребения он вглубь страны пошёл да в той деревеньке и выпустил зло наружу. Колодец отравил.

— По следу, значит, шли?

— О-о-о, там не заблудишься, — Отвада горько усмехнулся. — Следы такие, что сослепу не потеряешь.

— Сивый постоянно на глазах, — Стюжень постучал князя пальцем по лбу. — Как ему всё это успеть?

— В том-то и дело, что их двое! — воскликнул Отвада. — Сотворил себе двойника по собственному облику и в ус не дует, мол, я на глазах постоянно, это кто-то другой на меня тень бросает!

Стюжень воззрился на собеседника с удивлением. Вот так же блестели глаза странствующего мудреца и невозможно было поймать его взгляд, когда он понёс на площади иноземного конца что-то про слепоту людей и одержимость злом. Сколько лет тому назад это было? Стоял тогда молодой и здоровенный повеса Стюжень около помоста, да ржал в голос. И, дайте боги памяти, пара лет оставалась до того, как сила внутрь проберётся и поменяет жизнь справа налево, снизу доверху. Эй, князь, ну-ка глаза мне свои покажи…

— Хизанцы за всем стоят. Чарзар воду мутит.

Отвада рукой махнул, будто не услышал.

— Одного лишь в толк не возьму: когда Сивый с ними спелся?

Верховный за голову схватился. Опять Тёмного проделки? Вернулся? Да вроде непохоже. Тогда князь был надломлен, в схватках да стычках смерти искал, теперь на детей надышаться не может. Ведь ещё недавно Сивого ровно знамя по стране за собой таскал, дескать, вы посмотрите, как должен выглядеть настоящий боян — не вор, не враль, стоит прямо, не гнётся, страждущему руку подаст, спесивого окоротит. Куда всё делось? Глаза… ну-ка покажи мне, князь, глаза.

— На меня гляди.

— Что? Я говорю, снюхался с боярами, а ведь грызлись, ровно пёс да кошка…

— Сюда смотри, — верховный показал на свои глаза, — Голову прямо… закати… на пол гляди… влево… глаза направо.

Отвада с недоумением повиновался.

— Вот ведь лицедей! Для виду лаялся с ними, а под шумок подговорил. Одного только не понимаю — зачем? Чего не хватало? И кто там следующий? Болтают, будто Беспалый с Чаяном…

От звонкой пощёчины голову Отвады в сторону отвернуло, едва шея не хрустнула, и ещё несколько мгновений в глазах князя плескалось, ровно взболтали синеву, и та волнами гуляет справа налево и обратно. Дар речи и осмысленный взгляд вернулись только через некоторое время, и Стюжень крепко подозревал, что князь эти несколько мгновений вообще никого не видел и не понимал, что происходит. Ну да, по морде давно не получал.

— Охолонул? Язык не прикусил? Вот и ладно. А теперь слушай меня внимательно… да закрой ты, наконец, рот и внимай тому, что старшие говорят!

Отвада, было начавший закипать, в удивлении замолчал и огладил щёку. Горит, зараза. Лапа у старого, что конское копыто, хорошо хоть в осьмушку силы приложился.

— Никому из бояр не верь. Нет для тебя на Боянщине людей, на кого можно было бы всецело положиться, кроме меня и Сивого. Ладно, ладно… ещё эти двое, — верховный мотнул головой в сторону двери. — Нет! Заруби это на своём поломанном носу! Кто бы что ни говорил! Не предавал