Ныне я состою секретарем Её Королевского Высочества.

В марте месяце Их Высочества по распоряжению Урицкого были высланы из Петрограда в Вятку, а затем в Екатеринбург. Из Екатеринбурга по распоряжению Уральского областного совдепа они были высланы в Алапаевск.

20 июня я выехал из Петрограда в Алапаевск, чтобы видеть Их Высочества для выяснения некоторых дел. 21 июня я прибыл в Вологду, где тогда находились союзные миссии, в том числе и сербская. Здесь я узнал от жены Сербского посланника Сполайковича, бывшего в то время в Москве, что Княгиня Елена Петровна как раз в этот день прислала в посольство телеграмму, прося помочь ей приехать в Петроград к детям. Сама она находилась в то время в Екатеринбурге, откуда её не выпускал областной совет.

Сполайковичу была тогда же секретарём Ненадичем послана надлежащая телеграмма, а я сам 22 июня выехал обратно в Петроград, куда из Москвы должен был приехать Сполайкович, дабы организовать надлежащим образом, по соглашению со Сполайковичем, поездку Княгини. В Петроград я прибыл 23 июня.

Сполайкович обратился в Москве к Карахану и добился у него согласия на прибытие Елены Петровны в Петроград. Как говорил Сполайкович, Караханом были посланы соответствующие телеграммы: одна в Петроградскую коммуну, другая в Екатеринбургский областной совет.

28 июня я выехал из Петрограда в Екатеринбург в сопровождении Сербского майора Жарко Константиновича Мичича и унтер-офицеров Милана Божичича и Георгия Абрамовича. 4 июля около 7 часов утра мы прибыли в Екатеринбург. Елена Петровна находилась тогда в номерах Атаманова, куда мы и отправились, имея в то же время в своём распоряжении особый вагон, в коем мы прибыли. Здесь я узнал, что Елена Петровна ещё около 15 мая сделала попытку получить разрешение на поездку в Петроград к детям, оставшимся у бабушки Великой Княгини Елизаветы Маврикиевны. Алапаевский совдеп запросил разрешение областного. Тот разрешил Елене Петровне прибыть в Екатеринбург, куда она и приехала за несколько дней до 21 июня. Здесь ей было объявлено, что областной совет запросил Москву, и ей нужно ждать ответа.

Между тем, в отсутствие Княгини, Августейших Особ в Алапаевске перевели на тюремный режим, удалив от них всю прислугу, кроме Ремеза. Некоторые из прислуги, проезжая через Екатеринбург, сообщили об этом Елене Петровне, и она решила возвращаться в Алапаевск, дабы разделить судьбу мужа. Она уже была по этому поводу у Белобородова и выдала ему соответствующую расписку.

Когда всё это, по нашем прибытии в Екатеринбург, выяснилось, и Елена Петровна заявила, что она решила возвращаться в Алапаевск, мы должны были выезжать обратно. Необходимо было одному из наших солдат проводить Княгиню до Алапаевска. Мы решили ждать его возвращения. Конечно, мы должны были явиться в областной совет для предъявления наших документов. Нужно было также получить разрешение на отъезд Елены Петровны в Алапаевск, так как иначе нельзя было получить билетов. Нужно было и нам получить соответствующую бумагу от Белобородова, дабы мы могли в нашем вагоне возвращаться обратно.

5 июля я с майором отправился в областной совет. Нас принял секретарь Белобородова Мутных и повел к Белобородову. Белобородов был с нами внимателен и учтив, именуя заглазно Её Высочество «Королевной».

Но очень скоро по нашем приходе к нему из соседней комнаты в кабинет Белобородова вошёл неизвестный и присутствовал при нашей дальнейшей беседе. Я сказал Белобородову, что у него должна быть телеграмма Карахана на отъезд Елены Петровны. Он стал говорить, что такой телеграммы у него нет. При этом он сказал, что Елена Петровна отказалась от своей первой просьбы и уже уехала в Алапаевск. Очевидно было, что он лгал.

Когда я ему сказал, что Елена Петровна ещё в Екатеринбурге, он удивился этому: «Ах, вот как…» Тут же неизвестный, присутствующий при этом, написал что-то на бумажке, сунув её Белобородову.

Тот стал значительно суше с нами, официальней. Я не знаю, кто был этот неизвестный. Но я положительно утверждаю, что это был еврейчик. Это определённо было видно и по его наружности, и по его еврейскому выговору.

Решено было, что Белобородов запросит Москву, а мы будем ждать ответа. Тогда же я попросил Мутных дать разрешение на поездку Елены Петровны в Алапаевск. Мутных написал разрешение, подписал его и приложил к разрешению оттиск подписи Белобородова: у него был такой штемпель с оттиском подписи Белобородова. 5 июля я пошёл на станцию, чтобы получить для Елены Петровны билеты. Комендант станции нашёл удостоверение не в порядке и пошёл к военному комиссару станции. Он вышел ко мне и в весьма грубой форме отказался выдать билеты, мотивируя отказ тем, что разрешение не имело подлинной подписи Белобородова. Я протелефонировал об этом Елене Петровне. Было уже поздно. Она оставалась в номерах Атаманова. Мы оставались в своём вагоне.

6 июля утром я отправился к Елене Петровне и не застал её. Она в этот день была уведена в чека для допроса. Вернувшись она рассказала, что чека интересовалась нашим приездом, пытаясь узнать допросом Княгини, для чего именно мы приехали. В этот же день я получил от Мутных новое разрешение уже с подлинной подписью Белобородова. Елена Петровна перешла в наш вагон, чтобы удобнее было поехать в Алапаевск.

Елена Петровна пожелала иметь у себя старое разрешение, отобранное у меня станционным военным комиссаром, и я был вынужден пойти по этому поводу к нему. Он отобрал у меня и новое удостоверение и, кроме того, потребовал к себе Княгиню. Она пошла к нему с майором часов в 7 вечера, и вернулись в вагон часа в 2 ночи. Комиссар страшно грубо обращался с Княгиней, кричал и всё время держал её стоя. Новое удостоверение так и осталось у него.

7 июля я пошёл опять к Мутных за разрешением и рассказал ему о происшедшем. Мутных был не тот, что прежде. Он не глядел в глаза, отворачивался, что-то мямлил неопределённое, звонил в чека, советовал обратиться там нам к «товарищу Гореву», ведущему наше дело, и старался успокоить, что всё обойдется. Так ни с чем я и ушёл, не получив никакого нового разрешения.

Около 8 часов вечера 7 июля наш вагон был окружён. К нам вошли какие-то люди и повели нас всех в чека. Там мы подождали с полчаса в канцелярии, затем нас попросили наверх в комнату и там нас заперли. Мы были арестованы. С нами же была Елена Петровна.

Скоро её увели в соседнюю комнату, а в нашу вошла группа чекистов во главе с неизвестным мне лицом, распоряжавшимся обыском. Это лицо обратило главное внимание на майора и само производило у него личный обыск, обнаружив приёмы опытного сыщика. Оно само ломало воротничок майора, осматривало тщательно подошвы его сапог и т. п. После этого я вышел в коридор, куда также вышла и Елена Петровна. По-французски она сказала мне: «Это постыдно. Меня обыскивали». (Обыскивала её женщина).

Господин этот, который обыскивал майора, сказал Княгине: «Мадам, прошу Вас на иностранных языках не говорить». Красноармейцы, к которым я обратился за вопросом, сказали мне, что человек этот Юровский, что он комиссар «дома Романова». В чека мы просидели до ночи на 20 июля. В эти дни и я и Княгиня встречали несколько раз в чека Юровского. Видели мы также Лукоянова, числившегося председателем в чека, и коменданта здания Сахарова. Кроме того, заходили к нам и ещё какие-то комиссары. Я не знаю, кто они такие. Помню троих. Это были безусловные евреи и по наружности, и по выговору. Они говорили по-английски и сами рассказывали, что они были эмигранты и жили, кажется, в Америке или в Англии.