— Истинно так, о великий повелитель.

— Еще говорили, что волосы у нее цвета хны.

— И это правда, о могучий владыка.

— Волосы у женщин должны быть черными.

Роб не собирался спорить с царем, ни к чему это. Он был доволен и тем, что его женщину Ала ценит невысоко.

Этот день был весьма похож на предыдущую прогулку Роба с шахом, разве что теперь можно было делить бремя царского внимания с двумя друзьями. Поэтому Робу приходилось меньше напрягаться и он мог получать больше удовольствия, чем в прошлый раз. Ала весьма обрадовался, обнаружив у Мирдина глубокие познания в истории Персии; пока они медленно ехали, направляясь к холмам, шах и Мирдин вели беседу о разграблении Персеполя Александром Македонским в седой древности. Как перс Ала от души порицал это деяние, как воинственный завоеватель он от души восхищался Александром. Незадолго до полудня Ала ад-Даула, выбрав тенистый уголок, поупражнялся с Каримом в бою на кривых саблях. Пока они кружили, а их сабли звенели, скрещиваясь, Роб с Мирдином вполголоса беседовали о перевязке кровеносных сосудов, обсуждая сравнительные достоинства шелка, полотняных ниток (которые, как они оба согласились, слишком недолговечны), конского волоса и человеческого волоса — последнему отдавал бесспорное предпочтение сам Ибн Сина. В полдень последовал обильный обед с возлияниями под сенью царского шатра, а затем все трое по очереди проиграли повелителю в шахскую игру, хотя Мирдин сражался доблестно и один раз едва не выиграл партию, отчего Ала насладился своей победой в полной мере.

Потом они по-дружески плескались в потайном гроте Ала ад-Даулы, давая отдых телу в теплой воде маленького озерка, дух же их поддерживали бесконечные чаши превосходного вина.

Карим с наслаждением перекатывал вино на языке, прежде чем проглотить, потом одарил шаха улыбкой:

— Я ведь в детстве был попрошайкой, нищим. Не рассказывал я об этом, о великий повелитель?

Ала улыбнулся Кариму в ответ и отрицательно покачал головой.

— И вот мальчик-попрошайка теперь пьет вино царя царей.

— Правда. А я выбрал себе в друзья мальчишку-попрошайку и парочку евреев! — Ала хохотал громче и искреннее, чем его трое спутников. — У меня есть виды на начальника моих скороходов, виды возвышенные и благородные. А этого зимми я давно уж полюбил, — проговорил шах, дружески похлопывая Роба по плечу с видом слегка пьяного человека. — Теперь вот и другой зимми оказался вроде бы превосходным человеком, которого следует отличить. Когда закончишь медресе, ты должен остаться в Исфагане, Мирдин Аскари, ты станешь моим придворным лекарем.

Мирдин покраснел, испытывая замешательство:

— Ты оказываешь мне великую честь, о повелитель! И я умоляю тебя не прогневаться, но прошу как милости позволить мне, когда я сделаюсь хакимом, возвратиться домой, в края, раскинувшиеся на берегах великого морского залива. Отец мой стар и болен, а я стану первым в нашей семье лекарем, и вот я хотел бы, чтобы он перед смертью увидел, как я возвратился в лоно семьи.

Ала рассеянно кивнул.

— И чем же живет эта семья на берегу великого залива?

— Мужчины нашего рода всегда, насколько простирается память поколений, ездили и ходили вдоль всего побережья и скупали у ныряльщиков жемчуг, о могучий властелин.

— Жемчуг! Это дело хорошее, ибо отличный жемчуг я всегда покупаю. Ты можешь принести большую выгоду и удачу своим сородичам, зимми. Скажи им, пусть отыщут и доставят мне самую большую жемчужину без малейшего изъяна, а я куплю ее, и семья твоя весьма обогатится.

Возвращаясь домой, они все покачивались в седлах от выпитого. Ала изо всех сил старался сидеть прямо, а к ним обращался очень ласково — что могло быстро выветриться из его головы после неизбежного отрезвления, а могло и остаться. Когда добрались до царских конюшен и вокруг столпились, расталкивая друг друга, служители и прихлебатели, шах решил щегольнуть своим великодушием.

— Мы — четверо друзей! — громко воскликнул он, и половина всего двора ясно расслышала его слова. — Просто четыре добрых человека, четыре друга!

* * *

Эти слова быстро подхватили и, повторенные тысячами уст, они вмиг облетели весь город, как и все сплетни, касавшиеся шаха.

— С некоторыми друзьями нужно быть очень осмотрительным, — предостерег Роба Ибн Сина.

Разговор происходил утром, примерно через неделю после памятной прогулки. Встретились они на приеме, который устроил в честь шаха Фатх Али, богач, торговая компания которого поставляла вина в Райский дворец и в дома большинства придворных. Роб обрадовался, встретив здесь Ибн Сину. После женитьбы Роба главный лекарь, со свойственной ему деликатностью, крайне редко приглашал его к себе по вечерам. Теперь же они прошли мимо Карима, окруженного толпой знатных почитателей, и Робу вдруг подумалось, что его друг не только объект поклонения, но и пленник.

Необходимость их присутствия на этом торжестве диктовалась тем, что каждый из них в свое время удостоился калаата, но Роба шахские забавы тяготили. Несколько расходясь в мелочах, все эти приемы были до ужаса похожи друг на друга в главном. Помимо всего прочего Робу еще было жаль пропадающего времени, которого ему вечно не хватало.

— Я бы с большей радостью работал в маристане, там мое место, — так и сказал он Ибн Сине.

Учитель бросил на него предостерегающий взгляд. Они вдвоем прогуливались по поместью виноторговца, наслаждаясь кратковременной свободой, ибо всего минуту-другую назад шах Ала отправился в гарем хозяина.

— Ты всегда должен помнить: общаться с шахом — далеко не то же самое, что водить компанию с простыми смертными, — говорил ему Ибн Сина. — Царь не таков, как ты или я. Он небрежно взмахнет рукой — и с плеч такого, как мы, слетит голова. А то шевельнет пальцем — и кому-то сохранят жизнь. Ему принадлежит полная власть, и ни одному человеку не дано ей противиться. А от этого даже самые лучшие повелители слегка теряют голову.

— Я сам никогда не стремлюсь находиться в обществе шаха, — пожал плечами Роб. — И не имею ни малейшего желания вмешиваться в политику.

Ибн Сина кивнул головой, одобряя сказанное.

— Вот что важно знать о владыках Востока: им нравится отбирать себе лекарей, словно визирей, они чувствуют, что лекари уже как-то отличены Аллахом. Я по себе знаю, сколь притягательно подобное назначение, я в полной мере испил хмеля из чаши власти. Когда я был моложе, то дважды принимал на себя должность визиря в Хамадане. Это оказалось куда опаснее, нежели заниматься врачеванием. После первого опыта я едва избег казни. Меня бросили в подземную тюрьму, которая называлась Фардаджан, и там я мучился многие месяцы. А когда меня выпустили, я уже понимал, что даже на должности визиря в Хамадане мне спокойно не жить. Вместе с семьей и аль-Джузджани перебрался в Исфаган, с тех пор здесь и живу под покровительством шаха Ала.

Они повернули и направились обратно, в сад, где и происходило торжество.