не достиг, если учесть «его прекраснейшее дарование и изящнейшую манеру»[1409]. К сожалению, Микеланджело достаточно было бросить на картину беглый взгляд, чтобы понять, что левая нога Данаи повернута совершенно неправильно.

Вазари неплохо знал Микеланджело и до публикации «Жизнеописаний», но их дружба явно упрочилась после 1550 года. Он поведал несколько историй об отношениях в те годы, когда он вновь перебрался в Рим. В юбилейном, 1550 году папа дал им особое разрешение совершить традиционное паломничество ко всем семи древним городским базиликам верхом, а не пешком, возможно учитывая почтенный возраст Микеланджело. «И вот, объезжая [эти семь церквей], они на пути от одной церкви к другой вели множество полезных и прекрасных, к тому же подробных разговоров об искусстве»[1410][1411].

Нет сомнений, что Микеланджело высоко ценил общество Вазари, его преданность и безграничное восхищение, которое тот ему неизменно выказывал. В письме, посланном ему в октябре 1550 года, когда он добывал в каррарских каменоломнях мрамор для гробниц, заказанных папой, Микеланджело просит его «возвращаться скорее»[1412]. Однако в даже не всегда достоверных историях о Микеланджело, включенных Вазари во второе издание «Жизнеописаний», содержатся намеки на то, что Микеланджело раздражало обожание, которым окружал его Вазари, хотя он в нем и нуждался. Его отношения с близкими людьми всегда были сложны: с одной стороны, он мечтал о тепле и взаимности, с другой – был склонен замыкаться в себе.

Сочетанием столь противоречивых чувств, возможно, объясняется и его странная, необъяснимая реакция на подарки. Он либо проявлял исключительную благодарность, либо вовсе отказывался от даров. Вазари поведал необычную, хотя и комическую историю об этой причуде мастера. Вырезая-де скульптуры по ночам, во тьме, «устроив шлем из картона, он к самой макушке прикреплял свечу, освещающую таким образом место, над которым он работал, оставляя свободными руки».

Заметив это, Вазари решил преподнести ему в подарок четыре огромные связки свечей общим весом восемнадцать килограммов. Его слуга через весь город пронес эту тяжкое бремя и доставил в Мачелло деи Корви поздно вечером, спустя два часа после заката, со всевозможными изъявлениями любезности. Однако Микеланджело наотрез отказался принять подарок. Тут слуга пришел в ярость и заявил: «„Мессер, пока я шел от моста, они оттянули мне руки, обратно домой я их не понесу; вот у вашего дома грязь такая густая, что их легко в нее понатыкать, и я все их зажгу“. – „Оставь их здесь, – ответил Микеланджело, – я вовсе не хочу, чтобы ты делал глупости у моего дома“»[1413].

Затем, неохотно приняв в дар свечи и многое другое, включая мула, сахар и бутыль мальвазии, он в благодарность сочинил причудливый, эксцентричный сонет, где преувеличенные изъявления признательности сочетаются со странным унынием, не имеющим никакой связи с общей темой сонета. Микеланджело благодарит друга за дары: «За ласку, за обилие щедрот, / За пищу, за питье, за посещенье, / Которое лишь радость мне несет, / Ничтожное, синьор мой, возмещенье – / Всего себя отдать вам в свой черед, / И это – долг, отнюдь не подношенье!»[1414] В середине сонета Микеланджело внезапно начинает сетовать на бессилие: «В чрезмерной тишине мои ветрила / Обвисли так, что в море не найдет / Пути мой челн, – и, как солому, ждет, / В безжалостных волнах меня могила»[1415].

Бо́льшая часть поздней корреспонденции Микеланджело посвящена подаркам, которые посылал ему из Флоренции его племянник и наследник Лионардо; иногда Микеланджело принимал их благосклонно, иногда неохотно. Часто эти дары включали в себя вино из винограда сорта «треббьяно», терпкого, свежего и обладающего фруктовым привкусом, но сейчас по большей части идущего на перегонку коньяка. Кроме того, Лионардо отправлял Микеланджело равиоли, груши и марцолино, мартовский нежный сыр из овечьего молока, поскольку художник по-прежнему любил тосканскую кухню своей юности.

Иногда Микеланджело милостиво благодарил, хваля качество вина и изысканность яств, но, если Лионардо ему не угодил, он не стеснялся в выражениях. 20 декабря 1550 года он писал: «Лионардо, я получил марцолини, а именно двенадцать головок, и они отменны. Часть я раздам друзьям, а часть оставлю себе, но, как уже писал вам прежде, не присылайте мне более ничего, коли я сам не попрошу, и особенно когда это стоит денег»[1416]. 21 июня 1553 года он извещал: «Лионардо, я получил от тебя посылку с треббьяно, которую ты мне послал, а именно сорок четыре бутылки. Вино очень хорошее, но его слишком много, так как мне больше некому его дарить, как я имел обыкновение делать. Поэтому в следующем году, если буду жив, ты мне его, пожалуйста, больше не посылай»[1417].

Микеланджело не только опасался оказаться у кого-нибудь в долгу, но и, как прежде, окружал свое творчество таинственностью. Однажды Вазари пришел к нему в дом в Мачелло деи Корви сразу после наступления темноты за каким-то рисунком. Узнав его стук, Микеланджело прервал работу и со светильником в руке впустил его в дом. Вазари объяснил ему, зачем пришел, и Микеланджело послал своего слугу Урбино наверх за означенным рисунком. Тем временем Вазари заметил ногу Христа, часть «Пьеты», которую в то время вырезал Микеланджело, и придвинулся поближе, чтобы ее рассмотреть: «Чтобы помешать Вазари разглядывать его работу, он выпустил светильник из руки, и, так как они остались в темноте, он кликнул Урбино, чтобы тот принес света, и, выйдя из-за перегородки, где и стояла его работа, он сказал: „Я так уже стар, что смерть уже частенько тянет меня за полу, чтобы я шел за ней, и настанет день, когда упадет и вся моя особа, как упал вот этот светильник, и огонь жизни погаснет“»[1418].

* * *

Удостоившийся почета и высочайшей славы, Микеланджело в эти годы все же нуждался в союзниках, потому что имел множество врагов. Архитектурные наследники Антонио да Сангалло отнюдь не сдались. С гневом и ужасом наблюдали они за тем, как пожилой и, с их точки зрения, не обладающий зодческим опытом мастер приступает к величайшему строительному проекту века и последовательно уничтожает замысел архитектора, которого они боготворили. О том, что на Микеланджело с самого начала обрушивались потоки яростной критики, недвусмысленно свидетельствует необычайный шаг, предпринятый Павлом III. 11 октября 1549 года, за два дня до того, как он поднялся на леса в капелле Паолина, и примерно за месяц до смерти, он издал именной указ, «motu proprio», предоставляющий Микеланджело, как главному архитектору собора, такие права, о которых большинство зодчих могли только мечтать.

Этот любопытный документ