Френсис перестала месить тесто и посмотрела на него с любовью.

— Я не думаю, что ты — плохой отец, — сказала она. — Как ты говоришь, ты видел слишком много, чтобы иметь одну-единственную точку зрения и одну-единственную веру. Так ведь и никто не смог бы вернуться домой без этого легкого чувства неловкости, побывав так далеко, пожив там без своих близких.

— Мой отец путешествовал еще дальше и видел еще более странные вещи, но он все равно любил своих господ до самой смерти, — сказал Джон. — Я никогда не видел, чтобы он проявлял хотя бы малейшее сомнение.

— Тогда были другие времена. — Она покачала головой. — И он отправлялся в дальние страны как простой путешественник. А ты жил в Виргинии с тамошними людьми. Ты ел их хлеб. Конечно, ты теперь видишь два варианта, как жить. Потому что ты сам жил двумя способами. А у нас в стране все изменилось, когда король поднял оружие на свой собственный народ. До этого у нас никогда не было выбора. А теперь и ты, и многие другие видят дюжину различных вариантов, потому что они, эти варианты, действительно существуют. У твоего отца был только один путь в жизни — следовать за своим господином. А ты сейчас можешь следовать за королем, или за Кромвелем, или за парламентом, или за армией, или стать левеллером и требовать земли для всех нас. Или ограничиться тем, что защищать только свою деревню, или вообще повернуться ко всем к ним спиной и эмигрировать, или закрыть калитку в собственный сад и больше ни с кем не иметь дела.

— И что бы ты сделала? — спросил Джон, втайне восхищаясь политической хваткой дочери.

— А мне не нужно выбирать, — самодовольно сказала она с хитрой, еле заметной улыбкой. — Я для этого и вышла замуж за Александра.

— А он какой стороне служит?

Она откровенно расхохоталась.

— Он служит тому господину, который хорошо платит, — сказала она. — Как и большинство людей. Ты же сам знаешь.

Четверг, 25 января 1649 года

Высокий суд собрался в зале Вестминстерского дворца, расписанного батальными сценами. Джон помнил этот зал еще со времен своей службы при дворе и провел Александра через лабиринт кулуаров, приемных и туалетных комнат, пока наконец они не добрались до боковой двери, через которую и проскользнули в зал.

Этот день был посвящен зачитыванию взятых накануне показаний свидетелей, подписанных под присягой. Интересного в них было мало — невнятное описание короля верхом на коне, скачущего над телами раненых солдат, не заботясь о них. Обвинения в адрес роялистских офицеров, допускавших мародерство на поле битвы, расхищение оружия убитых солдат и воровство из карманов раненых.

— А вот это очень плохо, — тихо сказал Джону Александр. — Вот у Кромвеля с этим очень строго. У него мародерства нет. Это будет сильный довод против короля.

— Да какое это имеет значение, если речь идет о тирании и государственной измене, — угрюмо ответил Джон.

Один свидетель, Генри Гуч, свидетельствовал о том, что король пытался нанять иностранную армию для завоевания Англии даже во время переговоров с парламентом о возвращении на трон.

— Может, он лжет, — прокомментировал Джон.

Александр пожал плечами:

— Мы знаем, он собирал армию в Ирландии и умолял шотландцев вторгнуться к нам. Мы знаем, что перед тем, как народ Парижа восстал против своего короля и выгнал его из города, королева пыталась подвигнуть французскую армию выступить в его защиту. Это еще одно свидетельство вдобавок к тем, что мы уже знаем.

— А что будет дальше? — спросил Джон одного из солдат стражи, пока секретарь продолжал читать свидетельства.

— Они должны признать его виновным и объявить приговор, — торжественно объявил солдат.

— Но ведь он не защищался! — воскликнул Джон.

Солдат посмотрел в сторону.

— Если он не хочет защищаться, это считается признанием вины, — сказал он. — Так что, пока они не будут готовы вынести приговор, здесь нечего слушать и не на что смотреть.

— Он знает об этом? — спросил Джон у Александра. — Как ты думаешь, он знает, что если он и дальше будет отказываться выступить в свою защиту, то его все равно казнят? Как если бы он признал себя виновным!

— Это его собственный закон, — нетерпеливо сказал Александр. — Много народу казнили его именем. Он должен знать, что делает.

Джон вздрогнул, будто ему плеснули за шиворот холодной воды.

— Я подожду, — сказал он Александру. — Могу я остаться у вас еще на несколько дней?

Пятница, 26 января 1649 года

Джон и Френсис, прогулявшись вместе до Тауэра, возвращались назад по тропинке вдоль реки.

— Я, наверное, поеду поживу несколько дней у мамы, — сказала она, глядя на поблескивающую воду.

— Почему? — спросил Джон. — Я у вас занимаю слишком много места?

— Не хочу быть здесь, когда они будут это делать, — пояснила она.

Он не сразу сообразил, что она имела в виду.

— Делать что?

— Отрубать ему голову. Они ведь здесь будут делать это? В Тауэре? И выставят голову на Тауэрском мосту? Не хочу это видеть. Я знаю, он был неправ, но я помню тот день, когда они приходили в Ковчег, он — такой красивый, а она — такая прехорошенькая и одета роскошно. Я не хочу слышать, как будут бить в барабаны, а потом они стихнут.

— А я должен, — сказал Джон. — Я чувствую, что должен видеть все это до самого конца.

Френсис кивнула.

— Думаю, когда они начнут строить эшафот, я отправлюсь к маме.

Суббота, 27 января 1649 года

Вестминстер-холл был заполнен людьми еще больше, чем раньше. Джона с Александром прижали к перилам, и они все время утыкались в широкую спину стражника. Вскоре после полудня в холле появились члены суда. Их было шестьдесят восемь, среди них был и Кромвель. Когда в своей шляпе вошел Джон Брэдшоу, Джон увидел, что тот одет в красную мантию, красную, как у кардинала, красную, как кровь.

Когда вошел король Карл, одетый в парадное черное платье, в зале наступила полная тишина. Он шел целенаправленно, лицо его было ясным. Он больше не выглядел измученным человеком, доведенным до крайности. Он выглядел решительным и полным уверенности в себе.

Джон, поняв его походку и выражение лица, прошептал Александру, что наверняка у короля созрел некий план, который поможет ему выпутаться.

Карл не развалился небрежно в кресле, как делал все эти дни. Он сел с серьезным видом, наклонился вперед и сразу же, еще до того, как смог заговорить Брэдшоу, начал свою речь.

— Я бы хотел высказаться!

Брэдшоу сразу же отказал ему. Процедура судопроизводства была строго регламентирована, и король просто не мог высказываться тогда, когда пожелает. Вместо этого Брэдшоу начал вновь зачитывать обвинение. На галерее, где сидели две женщины в масках, произошло какое-то волнение.