Вторая группа – 5 Ил-2 Банифатова и 8 «яков» – потеряла четыре истребителя, включая командира эскадрильи Маркова и его зама, и три штурмовика[67].

Иногда я говорю, что сопровождение «илов» было делом нелегким, так как мы были привязаны к штурмовикам и не имели права вести свободный воздушный бой, но, конечно, сравнивая наши воздушные бои с тем, что испытали наши друзья в 1941-1942 годах, это было проще. К 1944 году «лавочкины» и «лагги» из других полков крепко повыбили немцев, и они были неспособны атаковать крупными силами, но даже один истребитель, оказавшийся в нужное время в нужном месте, мог натворить больших бед. И летчики продолжали погибать и пропадать без вести… Любой из нас мог стать следующим, и поэтому нам еще больше хотелось жить и чувствовать вкус жизни, однако все были готовы отдать свою жизнь за свою страну и друзей. Я думаю, летчики с другой стороны чувствовали то же самое, ведь, в конце концов, мы были одного возраста.

В октябре 1944 года мы перелетели в Пярну для участия в освобождении островов Эзель и Даго. Как-то раз – я не участвовал в том бою, но мне рассказывали, не могу ручаться за достоверность, – на высоте пятисот метров группу штурмовиков атаковала пара «фокке-вульфов»… А здесь надо отметить, что защита у самих Ил-2 была очень приличная. Опытный стрелок штурмовика мог достать любого в радиусе трехсот метров, и горе тому немцу, кто пролетит у «ила» под носом. Три-четыре снаряда 23-мм пушки ВЯ, стоявшей на штурмовиках (не говоря уже о 37мм, но тех я видел не много), хватало для уничтожения любого истребителя. И хотя штурмовики не вели наступательных воздушных боев, но при удобном случае всегда открывали огонь.

В тот раз «фоккеры» вышли из атаки прямо перед звеном «илов», которым оставалось только нажать гашетки. Ведущий немец получил несколько снарядов в крылья и фюзеляж, его самолет взорвался, оставив после себя лишь облако дыма и кусок оперения с хвостовым колесом. Его ведомому один 23-мм снаряд попал в кабину, и тот ушел «горкой» в набор высоты. Летчик, который рассказывал мне об этом бое, пошел за ним вверх, думая, что «фоккер» пытается удрать, но, когда нагнал его, увидел, что у немца в клочья разорвало борт, снесло фонарь, а от пилота в кресле осталось одно кровавое месиво. «Фокке-вульф» сделал пару мертвых петель, вошел в штопор и упал в море…[68]

После освобождения Эзеля мы перелетели на аэродром Кагул, и начался у нас период затишья. В Латвии той осенью другие полки летали против военно-морской базы Либава и понесли большие потери, а нам поручили вести в основном разведку акватории Балтийского моря.

Примерно в то же время в полку появился единственный наш Як-3. Его предоставил нашему командиру дивизии Слепенкову командующий ВВС флота, а числился самолет за звеном управления 12-го иап. Дело в том, что наша дивизия была штурмовая, и командовал ею до этого Челноков – летчик-штурмовик. Слепенков же был истребителем, и ему Як-3 был необходим.

Новенький истребитель нужно было перегнать из Таллина на Эзель, и это дело поручили Сергею Беляеву и мне. В Лагсберг мы перелетели на двухштурвальном Як-7. Обратно я возвращался на нем же, а Беляев – на Як-3. Это был единственный случай, когда я вылетел под «этим делом», и больше так никогда в жизни не экспериментировал. На подлете к Кагулу я поначалу просто не заметил посадочной полосы, но все, к счастью, обошлось.

Погода зимой 1944/45 года стояла скверная, и разведка кораблей и подводных лодок противника была делом нелегким. Чтобы мы могли замечать даже перископы, нам приказали летать на высоте не более 100 метров. Вылеты эти мы очень не любили. Маршрут пролегал от Эзеля почти до Турку, потом к Швеции и, наконец, к Литве. Не доходя 20 км до Либавы, мы поворачивали к своему аэродрому и садились в Кагуле. Весь этот путь ты всматриваешься в волны с высоты сотни метров, да еще снег порой идет, туман, дымка! Когда нас освободили от этих заданий, мы очень обрадовались.

Весной мы перелетели из Эльбинга в Мариенбург и действовали в основном под Кенигсбергом и Данцигской бухтой. Мне запомнился сильнейший зенитный огонь, с которым мы там столкнулись. Орудий там было много, и наземных и корабельных, и первым же залпом могли быть сбиты три-пять самолетов. Смотришь на группу штурмовиков – внезапная вспышка, взрыв, и нескольких Ил-2 уже нет.

Кстати, когда мы перелетели в Мариенбург, то встретили там на аэродроме группу трофейных «фокке-вульфов», штук двадцать наверное. В этом городе располагался ремонтный завод, где немцы переделывали свои «фоккеры» – снимали двигатели воздушного охлаждения и ставили водяного, а для соблюдения центровки вставляли секцию в фюзеляж перед хвостом. На самолеты нанесли наши звезды, и потом группа армейских летчиков перегнала их в Люберецкую школу воздушного боя. Полетать на них не довелось, а разговоры, что «фоккеры» стояли на вооружении ВВС КБФ после войны – ерунда. Я служил тогда на Балтике – была дивизия на «лавочкиных» – Ла-9 и Ла-11, и дивизия на «яках», никаких «фокке-вульфов» на Балтике не было.

Последние дни войны на фронте я практически не застал. Примерно 25 апреля послали меня под Кенигсберг, на аэродром Луговое (в 12-15 км восточнее города) для получения нового самолета – Як-9У с мотором М-107. Погода была плохая, и я просидел там чуть ли не неделю. Вылетел 2 мая в Мариенбург, а полка там уже нет – все перелетели в Кольберг. Последний боевой вылет я сделал на Як-9У 8-го числа, сопровождая штурмовиков 7-го и 35-го полков.

9 мая я получил приказ вылететь из Боденхагена в Мариенбург, ждать пролета командующего на Ли-2 и взлететь на его сопровождение до Боденхагена. Все полки были построены на летном поле, и мы произвели посадку перед строем.

В общей сложности у меня на счету более 200 боевых вылетов, из них около 150 на сопровождение, и 13 воздушных побед – 12 лично и 1 в группе.

– Какие отношения у вас были во время войны с вашими коллегами – истребителями 1-й гвардейской дивизии?

– Хорошие отношения. Никакой соревновательности у нас не было – у них свои задачи, у нас свои. Они в основном на Ла-5 и Ла-7 воевали, а мы штурмовиков прикрывали. То, что у них больше побед, нас нисколько не задевало. Мы выполняли свои задачи.