— Здесь начинается галерея, а здесь, — Хамвезе указал на просторную комнату налево, — похоронен предшественник нынешнего Аписа.

Они подошли ближе, и Хамвезе осветил факелом искусно разрисованный саркофаг из кипарисового дерева в четыре локтя высотой. Стены погребальной камеры были покрыты письменными знаками и картинами.

Верховный жрец Птаха объяснил:

— Здесь изображена жизнь Аписа с того момента, как его нашли, и до смерти. Записано о каждом посещении фараона, о чудесах, которые совершил Апис, и приведены подробности его земного существования как живой души Пта.

Другие погребальные камеры по обе стороны галереи стояли еще пустыми и должны были послужить Вечным Жилищем для будущих поколений священных быков. В конце коридора верховный жрец Хамвезе остановился и указал на грубую деревянную дверь:

— За ней находится мой собственный Дом Вечности. Мое ка желает общаться со священной душой Пта. Здесь я буду в хорошем обществе.

Все молчали. Фараон тоже ничего не сказал, только торжественно кивнул.

К вечеру они вернулись во дворец, где царь давал своим друзьям праздничный ужин. Он обратился к Пиайю:

— Ты находишься сейчас на службе у моего сына Хамвезе, верховного жреца Пта в Мемфисе. Не тоскуешь ли ты снова по крупному заказу, такому как пещерные храмы? Мелкие заказы вряд ли могут тебя удовлетворить.

Хамвезе при этих словах сильно нахмурился, но решил промолчать.

— Нельзя все время только создавать, Богоподобный, нужно сохранять созданное. Мемфис — древний город, здесь для меня много работы…

Фараон насмешливо ухмыльнулся:

— Я вижу, ты смирился, мой друг, — и вздохнул, как под тяжелой ношей, но все поняли, что он шутит. — Мы не становимся моложе, Пиай, и ты, и я, и дорогие моему сердцу друзья… Однако ты прав: созданное необходимо сохранять, и это прекрасная, важная задача. Может быть, ты понадобишься мне снова, мой друг, если высокочтимый Хамвезе отпустит тебя ко мне на некоторое время.

После сытной еды по кругу пошли кувшины с вином, раздался смех, началась болтовня, и фараон наслаждался тем, что снова может быть, как любой смертный, просто другом среди друзей. Никто и не заметил, как пролетело время. Однако за два часа до полуночи телохранители привели к царю гонца. Тот бросился ниц и завопил:

— О милости молю, Богоподобный, ибо я принес плохую весть.

Шум стоял такой, что Рамзес его не понял. Он хлопнул в ладоши:

— На минутку придержите язык, друзья мои! Гонец прибыл явно с важной вестью.

Шум замер, и молодой человек повторил заплетающимся от страха языком:

— Я п-принес плохую в-весть из Пер-Рамзеса, о Благой Бог. Речь о…

Быстрым движением Рамзес схватил оправленную в золото половинку сердца из ляписа, висевшую у него на груди.

— Что-нибудь с Нефертари?!

— Нет, Богоподобный. Твоя третья супруга тяжело заболела и вместе с нею несколько ее придворных. Внезапно поднялась высокая температура, к ней добавился озноб и сильные головные боли. Врачи еще не уверены в том, какое заболевание наслала Сехмет.

Она предстала перед глазами Рамзеса: прекрасное упругое тело с тяжелой грудью, смеющееся лицо с чарующими бирюзовыми глазами, округлые бедра и ненасытное лоно… Эту женщину нельзя у него забрать! Даже Сехмет Ужасная не сможет этого сделать.

Царь вскочил:

— Я обеспокоен, друзья мои. Простите, я удалюсь. Завтра еще до восхода солнца я возвращаюсь в Пер-Рамзес.

Не все были потрясены этой новостью. Парахотеп и Хамвезе скрыли свое удовлетворение под каменными минами, и растроганный главный советник подумал о мгновении, когда царь прервал гонца словами: «Что-нибудь с Нефертари?!»

От его глаз не ускользнуло, как Рамзес схватился за амулет — подарок любимой. Парахотеп воспринял это как еще одно подтверждение того, что он и его сообщники действовали правильно.

Когда наступало время летней жары, в Кеми начинались всевозможные поветрия, особенно в Дельте, потому что здесь влажный, душный воздух выманивал из болотистых мест различные лихорадки. Поэтому никто не удивился, когда Мерит-Анта пожаловалась на головные боли и боли в спине, в то время как сильный озноб тряс все ее тело. На второй день на ее теле появились хорошо известные пятна, и опытные лекари поняли, с чем предстоит иметь дело. К этому моменту гонец уже мчался в Мемфис, и, пока фараон был в дороге, заболели почти одновременно две придворные дамы и одна служанка третьей супруги.

Сетнахт, верховный жрец Сехмет, лично принял на себя руководство лечением. Его сопровождали два помощника, которые еще детьми перенесли оспу. Первые распоряжения главного лекаря Обеих Стран касались карантинных мер. Никому не позволялось без разрешения входить во дворец Мерит-Анта. Всех ее придворных должны были обтереть с головы до ног уксусом и эссенциями лечебных трав, никому не позволялось покидать свои покои.

Он едва мог ходить, древний Сетнахт с головой ястреба, и помощники должны были поддерживать его с обеих сторон, но деятельность карантинного лекаря странно воскресила его. Маленькие, круглые птичьи глаза бодро сверкали, а высокий, каркающий, старческий голос заметно окреп, когда верховный жрец Сехмет отдавал приказы своим помощникам.

В это утро на четвертый день после начала болезни он посетил Мерит-Анта. Больная лежала в затемненной комнате. Жар почти спал. Однако минувшей ночью на ее коже появились гнойники. Сначала они покрыли лицо и шею, а теперь также грудь и руки Мерит-Анта. Сухая, лысая ястребиная голова старика несколько раз кивнула, и он спросил:

— Ты уже велел связать ей руки?

— Нет, достопочтенный, пока нет, — испуганно признался молодой лекарь.

Однако Сетнахт, казалось, совсем не рассердился:

— Тогда мы скоро это сделаем, не так ли? Ничего нельзя упустить, чтобы спасти царицу, хотя…

Сетнахт задумчиво покачал головой, не закончив мысль.

В ранние утренние часы Гутана пришла в себя после тяжелого приступа лихорадки, и только сейчас до ее сознания дошло, насколько она больна. Лихорадка внезапно отпустила ее, озноб прекратился, и хеттиянка почувствовала себя так хорошо, что подумала, будто теперь все самое худшее позади. Но, коснувшись ладонью лба, чтобы проверить температуру, она испуганно вздрогнула. Так же внезапно, как на вспаханном поле после разлива Нила появляются семена, ее лоб покрывали гнойники, и — о ужас! — щеки и шея были также ими покрыты.

Окончательно придя в себя, Гутана почувствовала острое жжение на лице и в глазах. Она была так испугана и растеряна, что закричала, пробудив от дремоты дежурившего у ее постели лекаря.

— У меня оспа! — пронзительно визжала Гутана. — Все мое лицо горит, я чувствую везде гнойники! Ну сделайте же хоть что-нибудь!!!