а ведь я не голосовал за его исключение. Я вообще был против этого, хотя он и написал антисоветский роман. Это вы все голосовали”, – говорит Сурков. Он явно отставлен от власти»{720}. Только Маргулиса никто не мог отправить в отставку – кто бы тогда стриг советскую литературу?

Моисей Михайлович брал не по прейскуранту, а с литературной наценкой, им самим рассчитанной. Одному из писателей, заплатившему ему рубль, он обиженно ответил: «Слушайте, если вы такой бедный, я вам сам дам рубль!» Григорий Бакланов рассказывал, что Маргулис брил на фронте самого маршала Толбухина. Как-то парикмахер пожаловался на оргсекретаря Виктора Ильина: «Почему я должен стричь его бесплатно? Мне не жалко, пожалуйста, но почему?» Вероятно, Ильин полагал, что бесплатная стрижка положена ему по должности.

Благодарные писатели оставляли в своеобразной книге отзывов стихотворные экспромты: «Твоих коллег он брил до гроба / И брил в гробу. / И ты переменить не пробуй / Свою судьбу», Константин Симонов. Или: «Клянусь, пока не полысею, / Ходить я буду к Моисею», Яков Хелемский.

Неутомимый собеседник, Моисей Михайлович любил приставать к писателям-фронтовикам с вопросом: «Что было главным на войне?» – «Авиация, Моисей!» – «Нет!» – «Артиллерия!» – «Нет!» – «Пехота!» – «Нет!» – «А что же тогда, Моисей?» – «Главное на войне – выжить, вот что я вам скажу!»

Фронтовики собирались в ЦДЛ 9 Мая – эта святая традиция соблюдалась много лет подряд. «Внизу, у гардероба, – вспоминает Константин Ваншенкин, – кафель заливали водой по щиколотку и клали жерди, оступившийся промачивал ноги. У дверей стояли наши молодые сотрудницы в пилоточках и сапожках. Не выпив на КПП ста грамм и не закусив сухарем, пройти было невозможно. На середину зала выезжала походная кухня. Известнейший конферансье толстяк Гаркави раздавал картошку в мундире. Продаттестаты всегда составлял Светлов. Главная прелесть этих встреч состояла в том, что все были свои»{721}. А 9 мая 1965 года на праздник в ЦДЛ пришел сам маршал Георгий Жуков, который вскоре станет автором «Воспоминаний и размышлений» – книги, сразу ставшей библиографической редкостью, выдержавшей много переизданий. Жуков с другими прославленными военачальниками появились здесь уже довольно поздно, – несмотря на это ЦДЛ был полон. Маршалов принялись качать, некоторые из собравшихся литераторов не могли сдержать слез.

Андрей Вознесенский писал: «Пробегаю по ЦДЛ, по Дубовому залу, потом по Пестрому, где испытанные остряки писали на стенах, по залам памяти, где гудит процесс литературы, где сопит Юра Казаков, где Толя Гладилин, запыхавшись после пинг-понга, подсел к Володе Максимову, там силач Коля Глазков обнимает вас так, что косточки трещат, там трапезничают Юра Трифонов, Дезик Самойлов, машинистка Таня, там за столиком маячит Инна Лиснянская, взрывная, библейски эротичная, и тишайший Семён Израилевич Липкин, один из прародителей Союза писателей… Из подвала вылезает Игорь Шкляревский, весь в биллиардном мелу. Там тень Домбровского, душа Светлова – или душа дома? – горько усмехаясь за столиком, курит и стряхивает пепел в рюмку. Их души, судьбы или, как принято говорить, энергетическое поле въелось в панели и витые балясины Дубового зала»{722}.

Какой интересный глагол есть в русском языке – гудеть. «Под городом Горьким, / Где ясные зорьки… / Гудками кого-то зовет пароход», – сочинил когда-то Евгений Долматовский. Да, гудят пароходы («…привет Мальчишу!»), гудят паровозы, автомобили, а еще гудят за столом. Так принято у нас говорить о тех, кто «хорошо сидит». Погудели, значит, от души выпили и закусили. Андрей Андреевич употребляет глагол «гудеть» по отношению к литературному процессу, будто речь идет о заводском цехе, где без устали шумят станки. Так и ЦДЛ гудел с утра до вечера.

Вознесенского можно назвать одной из звезд гудящего ЦДЛ. Здесь он попал в поле зрения «Пиковой дамы советской поэзии» Лили Брик на поэтическом вечере в Малом зале ЦДЛ: «В черной треугольной шали она сидела в первом ряду. Видно, в свое время оглохнув от Маяковского, она плохо слышала и всегда садилась в первый ряд»{723}. Вскоре после выхода «Треугольной груши» Лиля Юрьевна позвонила поэту, позвав к себе домой на Кутузовский проспект, и он стал часто бывать в ее салоне. Вознесенскому Лиля Брик сильно поможет, введя в свой круг, познакомив с нужными хорошими людьми, в том числе Луи Арагоном и Эльзой Триоле, которая переведет его стихи на французский. Другой не менее опекаемый Лилей поэт – Виктор Соснора, но в галерею «официальных шестидесятников» он как-то не впишется, быть может, из-за того, что так и останется жить в Ленинграде – «великом городе с областной судьбой». Свой «Миллион алых роз», достойный для исполнения на «Песне-83» Аллой Пугачёвой, Соснора сочинить не удосужится.

Но вернемся к гудящему ЦДЛ. Хорошо, что один из его «действительных членов» драматург Александр Гладков вел дневник. В 1960—1970-е годы он частенько бывал здесь, не раз они «гудели» в ресторане с Константином Ваншенкиным. «Как-то особенно ярко представляю Костю Ваншенкина, выпивающего и рассказывающего, как он выпивал с Твардовским. У него есть один такой довольно яркий рассказ», – отметил Гладков 21 декабря 1971 года. А о чем мог бы рассказать сам Гладков? О своем увлечении книгами. Кирилл Арбузов узнал об этом от своей мамы, которая говорила, «будто арестовали [Гладкова] не за хранение запрещенной литературы, а потому что воровал книги из Ленинской библиотеки. И он действительно этим грешил, даже изготовил специальный пояс, за которым носил их – редчайший библиофил!»{724}.

3 апреля 1975 года очередная встреча в ресторане. За столом еще и Евгений Винокуров: «Полушутя он говорил, что много потерял в глазах нынешних молодых поэтов оттого, что бросил пить. Они стали думать: не ханжа ли он? Вспоминали, как пили Смеляков, Шубин, он с Ваншенкиным. Солоухин никогда не пил. Он отходит от столика и Ваншенкин мне рассказывает, как они пили у него…»{725} Константин Ваншенкин и Евгений Винокуров в пору литературно-послевоенной молодости были как братья, их охотно путали и критики, и издатели. Винокуров, придя как-то в одно из крупных издательств с жалобой, услышал, что его претензии неосновательны, ибо только что вышла книга Ваншенкина. Фамилии их упоминались долгое время подряд, одна за другой, но не из-за алфавитной близости, а творческой похожести. Будто сиамские близнецы. Потом они как-то смогли разъединиться. У Ваншенкина в позднем стихотворении «Объяснение» есть такие строчки:

Память неверная

Так подвела на ходу —

Здесь ли, оттуда ли…

……………………………………………………

Нас в продолжение лет

Критики путали.

Женщины, кажется, нет.

Сейчас, когда их обоих нет в живых, традиция возобновилась: они вновь упоминаются вместе, когда вдруг возникает редкий официальный повод вспомнить о поэтах, прошедших войну.

С Евгением Винокуровым – его ровесником, с одного военного призыва – их многое роднило. «Это было