Даже этот прогноз, возможно, недооценивает следствия такого альтернативного сценария. Что, если бы восемь лет триллионных дефицитов бюджета при Рейгане не привели бы к существенному сдвигу в советской политике по вопросу разоружения? На самом деле советский военно-промышленный комплекс мог бы кое-как дотянуть до конца 1980-х, переводя ресурсы на танки и РСД-10, ведь мы убедились, что в то время было еще достаточно сырья, которое с тех пор преобразовали в деньги на счетах в западных банках. Вряд ли американский народ принял бы Буша или другого республиканца в качестве преемника Рейгана, если бы дефицит федерального и торгового бюджета продолжил стремительно расти, не принося никаких геополитических выгод. Возможно, к середине лета 1990 г. армия США уже вовсю занималась бы пострейгановским сокращением расходов на оборону. Армия не смогла бы пойти на риск переброски большого количества войск, танков и самолетов из Западной Германии в Персидский залив (как это было сделано в 1990 г.) из-за существующей советской угрозы. Вполне вероятно, что американская армия не нашла бы ресурсов для одновременной борьбы с Саддамом и для защиты НАТО. Аргументы против вмешательства Израиля были бы по меньшей мере столь же вескими, как и те, что прозвучали в 1991 г. Кто решился бы на риск всеобщей войны с арабами?

Война в заливе могла бы затянуться. Цены на энергоносители в результате повысились бы, что привело бы к стабилизации советской экономики. Вполне вероятно, что некоторые западные нефтяные компании обратились бы к Кремлю с просьбой о создании совместных предприятий для освоения сказочных советских нефтяных и газовых ресурсов на Каспии и в Казахстане. Чтобы избежать господства Саддама над ближневосточной нефтью, Запад, возможно, согласился бы платить Москве щедрую дань за ее ресурсы – и даже поделиться технологией строительства трубопроводов. В конце концов, несмотря на американские протесты после введения военного положения в Польше в 1981 г., немцы заключили соглашения об импорте сибирского природного газа через Польшу по трубопроводу, проложенному волонтерами-комсомольцами и подневольной рабочей силой. Разве нефть не могла бы пойти тем же путем? Кто отказался бы от такого шанса наладить сотрудничество в Европе, оставив в стороне трения на Ближнем Востоке?[1075]

Естественно, обычным советским гражданам пришлось бы тяжело – и в перспективе даже еще тяжелее, ведь ожидаемая продолжительность жизни неуклонно снижалась. Реформы, начавшиеся в 1985 г. и продолженные после 1991 г., едва ли пошли им на пользу, однако они не выражали стремления бунтовать. Более высокие прибыли хотя бы позволили бы Кремлю удовлетворить спрос элиты на западные товары широкого потребления. Несколько миллионов членов номенклатуры могли бы получить доступ к новеньким видеомагнитофонам, микроволновым печам и машинам с Запада. Они могли бы даже получить немного более стильной одежды. На государственных дачах социалистического содружества могли бы появиться лучшие сорта алкоголя, который пуританин Горбачев пытался запретить на партийных приемах. Неосталинистский режим в экономическом отношении оказался бы более жизнеспособным именно из-за усиления напряженности по всему миру, что благоприятствовало бы его существованию. Цены на нефть, газ и золото взлетели бы, повышая валютные поступления СССР. В результате стало бы проще финансировать экономический и технический шпионаж, а также предоставлять субсидии братским республикам[1076].

Представление Горбачева о том, что Советский Союз заинтересован в разрядке напряженности, было катастрофически неверно. Только двухполярная система мира обеспечивала развитие такого глобального сценария, при котором могла бы функционировать странная машина советской экономики. Как только внешнее давление ослабло, советский метаболизм оказался заражен смертельной бактерией.

Горбачев пошел еще дальше и в середине 1980-х разом уменьшил давление на западные элиты, хотя в то время среди западных законодателей мнений и в западных университетах процветал унилатерализм. Следующее поколение западного истеблишмента подвергалось ежедневным дозам антирейгановского и антитэтчеровского мышления. Долгий марш по институтам пацифизма и подобных ему течений, сформировавшихся после 1960-х гг., вкупе с ядерной паникой вот-вот должен был достичь своей цели. Лишь неожиданный и абсолютный крах коммунизма под влиянием внутренних реформ заставил большую часть западной интеллигенции признать, что правые были точны в своем анализе “реального социализма”. Если бы Берлинская стена не рухнула, множество представителей западной элиты еще как минимум одно поколение оставалось бы слепо к проблемам коммунизма – как этическим, так и материальным.

Если бы советский коммунизм продолжил существовать в 1990-е гг., это совпало бы с новым экономическим кризисом на Западе, который начался еще в конце 1980-х, а также с возможным триумфом Саддама Хусейна. На самом деле успехи Запада объясняются неожиданным провалом и крахом советской системы. Если бы Советский Союз сохранил видимость силы, которая так долго очаровывала и вводила в заблуждение западных политиков, как знать – быть может, Кремлю сошли бы с рук любые проделки этого времени?

Исчезновение прогнившей и жестокой системы, которая лишила смысла жизнь сотен миллионов людей, можно считать поводом для радости. Но ее крах не был предначертан невидимой рукой, которая приводит в движение экономические силы истории. Все было гораздо сложнее, чем пишут в учебниках. Это, несомненно, хорошо, что коммунизм потерял контроль над большой частью мира, но если бы ситуация приняла дурной оборот – к примеру, в Лейпциге в октябре 1989 г., – то на Западе точно возликовала бы по крайней мере одна группа лиц: всевозможные советологи и историки смогли бы в кои-то веки чистосердечно воскликнуть: “Мы же вам говорили”.

Сегодня, когда приближается 300-летний юбилей восшествия на престол Якова III в сентябре 1701 г., нам совсем несложно радоваться тому, как сложилась вся последующая история. Изучая прошлое сквозь кривую линзу ретроспективы, мы часто склонны думать, будто было что-то неизбежное в успехе Стюартов, которым удалось пройти через все религиозные и политические бури, вызвавшие немало волнений в остальной Европе семнадцатого века. Можно сказать, что сегодняшний мир в огромном долгу перед Яковом III, но еще больше он должен, пожалуй, его прадеду Карлу I. Однако великая ошибка исторического детерминизма – полагать, будто их завоевания были хоть в какой-то мере предначертаны судьбой. Нам не стоит недооценивать роль случая, шанса – того, что математики называют “стохастическим поведением”.