Пассажиры загалдели, но больше жаловались на плохое отопление вагона. Действительно, было очень холодно, голодно и тоскливо.

На каждой станции пассажиры с кружками, мисками, с чем попало бежали к крану с надписью: «Кипяток!» Кто-то сочинил стишок: «Ешь вода, пей вода: сра… не будешь никогда…» В вагоне его повторяли без стеснения.

Сказывался прежде всего голод; у подавляющего большинства пассажиров закончились выданные продовольственные припасы. У Юрия примерно уже с неделю назад.

Поезд часто останавливался, подолгу пропуская составы с войсками, вооружением, цистернами, углём, платформами, покрытыми брезентом, под которым угадывались танки, пушки и прочая замаскированная техника.

Поздно ночью поезд наконец прибыл в Куйбышев. Стоял лютый мороз, всё было занесено снегом. В полнейшей темноте белел только снег. Кругом светомаскировка. Сошедший с поезда с чемоданом в чекистской фуражке и шинели, в лёгких сапогах, Котельников не ступал, а пританцовывал. На перроне кто-то ему указал, в каком направлении центр. Он приподнял воротник, нахлобучил поглубже фуражку и побежал. Нигде ни души!

Неожиданно впереди на одной из полностью затемнённых улиц он увидел два силуэта. Патруль. В опущенных ушанках, валенках и белых овчинных полушубках. Спросил, где наркомат НКВД.

Патрульные вроде бы выслушали, невнятно перекинулись между собой словами на незнакомом языке и, ничего не ответив, зашагали дальше. Котельников пытался их остановить. Никакой реакции. А он замерзал! К тому же чувствовал, что не выдержит. Неделю почти на одном кипятке! Пытался объяснить это патрульным, но всё было бесполезно.

– Где комендатура? – едва выговаривая слова, спросил он.

Снова молчание. Наконец, он дёрнул одного из патрульных за рукав:

– Я шпион! Понимаете? Шпион я… Ведите меня скорей в ваш штаб!

Только тогда они тихо поговорили на своём языке и, в нерешительности сняв с плеч винтовки, указали, куда идти. Он спешил, патрульные едва поспевали за ним в огромных валенках, каких Юрию прежде не приходилось видеть. Это оказались мобилизованные из какой-то среднеазиатской республики.

Когда прибыли в подобие штаба и патрульные доложили о нём, дежурный старшина по-русски спросил доставленного:

– Значит, ты шпион?

– Скажу, но где уборная? Хотя уже, кажется, поздно. Но есть она у вас?

…Утром за «шпионом» прибыло отделение красноармейцев. По его настоянию старший позвонил куда-то. Приехали чекисты. Задержанный предъявил командировочное предписание. Отвезли в комендатуру НКВД.

После телефонного звонка всё вошло в надлежащее русло. Юрий получил возможность привести себя в порядок, даже побывал у парикмахера.

Вечером в здании, где размещалась часть эвакуированного из Москвы Наркомата, в холл, где велели побыть, вышел человек среднего роста, далеко не молодой, лысоватый, в элегантном тёмно-синем костюме с орденами Ленина и Красного Знамени с цифрой «2» внизу на белой эмали вместо серпа и молота.

Юрий вмиг вскочил и, по былой привычке щёлкнув каблуками, предъявил московское предписание и сохранившуюся справку-«обращение», выданное в Каховке начальником опергруппы лейтенантом госбезопасности Чайковским, где значилось, что «предъявитель выполняет сугубо секретное задание». Читавший документ тихо повторил: «сугубо секретное»!

Так судьба свела Юрия с начальником Особой группы НКВД СССР, старшим майором госбезопасности Яковом Исааковичем Серебрянским. Величина во внешней разведке – ИНО НКГБ СССР.

Серебрянский подробно расспрашивал о самых разных вещах. В то же время Юрий понял, что ему известны некоторые подробности из его жизни: пребывание в авиационной школе Бухареста, посещение фашистского клуба легионеров…

Речь зашла о знании иностранных языков. Среди перечисленных Юрием был и французский. Серебрянский заговорил с ним на чисто парижском диалекте, затем заключил:

– Румынский ты, конечно, знаешь. Это понятно. Наверное, и остальные. Что касается французского, пока никому об этом не говори. И тем более в анкете не пиши! Возможно, будешь его знать, но позже, когда научим тебя. И кое-чему ещё. Условились?

– Пардон, месье, я говорю и читаю по-французски, – отреагировал тотчас же на французском языке задетый Юрий.

– Я не мсье, а камрад, – заметил с ухмылкой руководитель.

Юрий покраснел от неловкости и признался:

– Пардон! Это я по привычке, не учёл! Но французский знаю.

– Хорошо, хорошо, – поспешил успокоить собеседника Серебрянский.

Юрий всё же пытался объяснить:

– Французский я изучал в лицее с первого класса! С профессором изъяснялся только на французском…

– Знаем, знаем, господин Россети! – старался закруглить разговор Серебрянский.

От неожиданности у бывшего курсанта бухарестской авиационной школы отнялась речь. В несколько секунд перед глазами предстала физиономия вечно недовольного и невероятно требовательного бессарабского земляка дядюшки Сильвестру.

Он настолько поразился, что у него невольно вырвалось:

– Значит, тогда Сильвестру?.. Я понял.

В Куйбышеве состоялось оформление документов. Долго писал обстоятельную автобиографию, где отвечал на целый ряд вопросов о всех родственниках до седьмого колена, особенно подробно – о времени работы в городском отделе НКГБ Болграда, о личности начальника, об операции с лазутчиками.

Несколько дней спустя Юрий поездом прибыл в Уфу. На вокзале его встретил в шинели и валенках старший лейтенант госбезопасности Валентин Павлович Покровский[26]– начальник спецшколы и повёл его к обычным сельским саням. Накинул на него овчинный тулуп и на себя такой же.

Ездовой старичок-башкир, плохо говоривший по-русски, но понимавший главное, повёз их в город. Миновав его, проехали ещё километра полтора-два.

Первое, что бросилось в глаза, – высоченное железное сооружение, оказавшееся трансляционной вышкой радиостанции имени Коминтерна. За обнесённой колючей проволокой территорией виднелось несколько привлекательных небольших деревянных строений. Издали они походили на ведомственные дачи, выкрашенные в голубой и белый цвета. Таинственность мини-городку придавал вооружённый часовой в тулупе и валенках при въезде.

Судьба распорядилась так, что Юрий оказался в своеобразном учебном заведении, возможно, не имевшем себе подобных в стране.