Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я, бывало, приезжал с визитом
в обитель скорби, боли и беды
и привозил обильные корзины
цветов и книжек, фруктов и еды.
Как будто мне хотелось откупиться
за то, что я и крепок, и здоров.
Там у больных приниженные лица,
начальственны фигуры докторов.
В застиранных халатах и пижамах —
смиренный и безропотный народ —
в палатах по восьми они лежали,
как экспонаты горя и невзгод.
В палатах стоны, храп, объедки, пакость,
тяжелый смрад давно не мытых тел.
Бодры родные — только б не заплакать…
Вот тихо дух соседа отлетел…
А из уборных било в нос зловонье…
Больные в коридорах… Скуден стол…
Торопится надменное здоровье,
как бы исполнив милосердья долг.
Со вздохом облегченья убегая,
я вновь включался в свой круговорот,
убогих и недужных забывая…
Но вдруг случился резкий поворот!
Я заболел… Теперь лежу в больнице,
и мысль, что не умру, похоронил.
Легко среди увечных растворился,
себя к их касте присоединил.
Теперь люблю хромых, глухих, незрячих,
инфекционных, раковых — любых!
Люблю я всех — ходячих и лежачих,
чудовищную армию больных.
Терпением и кротостью лучатся
из глубины печальные глаза…
— Так помогите! Люди! Сестры! Братцы! —
Никто не слышит эти голоса…
ОКТЯБРЬ. Сменил одну больницу на другую. За время лежания в Боткинской меня посмотрели, послушали, изучали разные профессора, медицинские светила различных специальностей. У М. Светлова есть шутка: «Что такое старость? Это когда половина мочи уходит на анализы». Так вот, все консультанты, смотревшие меня, сказали, что после больницы никаких съемок, никаких нагрузок — ни физических, ни нервных, обязательны длительный отдых, санаторий. Короче, мне был предложен режим, где все проявления нормальной жизни по меньшей мере не рекомендовались, а в основном запрещались. А положение с «Забытой мелодией для флейты» было таково, что Леонид Филатов наконец освободился от съемок в другой картине и был готов к сотрудничеству с нами. Передо мной встала дилемма: или отменять картину и заняться собственным здоровьем, или же все-таки попробовать сделать ленту. Конечно, если перефразировать известную поговорку, — здоровье одно, а фильмов много. Но… Почти год мы готовились. Была проделана огромная работа. Кроме меня картиной заняты многие люди. Их планы связаны с фильмом, затрачены немалые усилия со стороны каждого. Был еще один аргумент в пользу работы — не в моем характере поддаваться болезни. Я считаю, что с хворями надо бороться активным трудом, не уступать, что организмом можно командовать и надо подвергать его насилию. Он посопротивляется и в конце концов выздоровеет. Или помрет. Но тогда мне уже будет все равно. И я решил — снимать «Забытую мелодию для флейты»!
Особенность первого месяца съемок заключалась в том, что я лежал в больнице. Помещался я там в трехместной палате. Из двух моих соседей по палате один после тяжелой операции все время ночами стонал, а другой был могучий храпун. Так что ночевать в палате я не мог, ибо был обречен на бессонницу. Поэтому я ездил спать домой. В шесть часов утра я вставал, завтракал, брился и на машине приезжал в больницу. Без десяти восемь я уже лежал в своей койке, переодетый в больничное, с таким видом, будто я провел в палате всю ночь. Начинался врачебный обход, уколы, процедуры. Около десяти часов я быстро переодевался, бежал вниз к своей машине и ехал на съемку. Там я, преодолевая недомогание и слабость, орал, репетировал, гонял массовку, снимал и около семи вечера возвращался в больницу. Вечером со мной проделывали главную процедуру, в которой и состоял, по сути, смысл лечения, — сеанс в барокамере. Сеанс продолжался около часа. После него надо было обязательно полежать час-полтора. Около одиннадцати вечера я уползал из палаты, залезал на полусогнутых ногах в автомобиль и ехал домой — ночевать. Я падал в кровать, чтобы на следующий день выдержать такую же нагрузку. Съемки проходили и на улицах города, и в интерьерах. Честно говоря, я себя очень преодолевал. Казалось, по субботам и воскресеньям, когда студия не работает, а в больнице не лечат, имелась возможность немножко отдохнуть. Но, к сожалению, я вкалывал и по выходным. Дело в том, что, пока я лежал в Боткинской, телевидение (наконец-то! Прошел ровно год!) разрешило мне делать передачу о Владимире Высоцком. Так что по субботам и воскресеньям я отправлялся на другие съемки — брать интервью у родителей Владимира Семеновича, его коллег по театру, у кинорежиссеров, которые его снимали, у поэтов и других людей, друживших с героем нашей программы. Эти съемки шли параллельно с работой над «Флейтой». С понедельника по пятницу я делал фильм, по субботам и воскресеньям — передачу о Владимире Высоцком. Конечно, для больного ноша была тяжеловата. Последняя съемка для телевизионной программы, которая постепенно выросла до четырехсерийной, была, как помню, 25 января 1987 года, в день рождения Владимира Семеновича. Ему в тот день исполнилось бы сорок девять лет. Но о передаче я расскажу в другой главе. А работа над «Флейтой» продолжалась. Организм постепенно привык к ежедневным измывательствам над ним и как бы акклиматизировался, свыкся…
1987 год
ЯНВАРЬ — ИЮНЬ. Съемки, озвучание, монтаж, перезапись «Забытой мелодии для флейты». В этот же период съемки и монтаж передачи о Владимире Высоцком. Огромная работа длительностью в четыре с лишним часа. Параллельно начал пробивать запуск в производство «Дорогой Елены Сергеевны». Съемочная группа у нас собралась прекрасная, люди притерлись друг к другу, понимали друг друга с полуслова, хотели работать вместе. И мы решили попробовать начать новую картину, что называется, «взахлест», на хвосте «Забытой мелодии для флейты» запуститься в подготовительный период с «Дорогой Еленой Сергеевной». Вот уж воистину «работа дураков любит». Я, несомненно, принадлежу к этой категории человечества.
АПРЕЛЬ. Запуск в подготовительный период
