Побольше б таких постояльцев.

Ана-Мария на расчет взирала хмуро. Восемьсот! Ее месячная стипендия от Комитета помощи жертвам преследований составляла 1380 талеров плюс льготы на проезд и лечение.

Но, вспомнив выстрелы за спиной, она смирилась. Сама попросила о помощи — и дело стремительно зашло так далеко, что не о деньгах речь. Они — Клейн и его приятели, сколько их там — все взяли на себя, и взяли таким рывком, что остается помалкивать.

И Клейн, промолвив пару фраз после отъезда с Аркераль, остальное время молчал. Похоже, он из тех людей, что словам предпочитают действие.

Он не волновался, не спешил, не проверял, преследуют ли их. Ана-Мария догадывалась, что преследовать уже НЕКОМУ.

В номере — весьма симпатичном, между прочим — он, бросив взгляд на часы, включил телевизор. Шла реклама. Клейн убрал звук.

— Спасибо, — наконец решилась открыть рот Ана-Мария.

— За что? — Клейн смотрел на экран. — Ничего не было.

— Они… я понимаю, вы их тоже ждали…

— Никто никого не ждал. Запомни это. Мы познакомились в «Риголетто» и приехали сюда весело провести время. Был какой-то треск, ты испугалась. Только и всего.

Он позволил телевизору зазвучать, когда начались трехчасовые новости.

— Невероятно дерзкое убийство произошло меньше часа назад в переулке Белер. Трое мужчин, предположительно — приезжие из Латинской Америки, были застрелены на автомобильной стоянке. Двое из них скончались на месте, третий, не приходя в сознание, умер от тяжких ранений в клинике неотложной помощи. В машине убитых найдено оружие. Комиссар Прейзер, шеф отдела по убийствам криминальной полиции, высказал предположение, что эта акция может быть связана с проникновением в Европу южноамериканской наркомафии…

— Какое безобразие, — покачал головой Клейн. — И раненого не спасли… а ведь мог рассказать, зачем они сюда явились, как провезли оружие. Теперь не расскажет. Мертвые — неразговорчивая публика.

— Вряд ли их было трое, — подумав, прибавила Ана-Мария.

— Вряд ли, — согласился Клейн, присаживаясь. — Остальные, как только узнают, что случилось с их дружками, постараются поскорей взять билет на самолет — скажем, в Испанию. Не следует задерживаться там, где вас отстреливают. Вот как умеют в Дьенне; бац — и крышка. С дьеннскими парнями надо быть осторожней.

— Я поняла. Здесь живут мужчины.

— И кажется мне, что эти, — кивнул Клейн на телевизор, — надолго забудут дорогу сюда. Не захочется им второй раз наступать на грабли.

— Нас никто не слушает, — Ана-Мария намекнула, что можно говорить откровенно.

— Да, я помню, ты хотела со мной встретиться. Твоя мечта сбылась. Ты довольна?

— Нет. Я не так хотела. — Вложив кулаки в карманы куртки, Ана-Мария прошлась по номеру, выглянула в окно. С трудом верилось, что смертельная опасность миновала. Улица выглядела мирно, но даже новости в 15.00 не освободили душу от тисков страха — это как сон, в котором за тобой гонятся. Вдруг сейчас появится темно-зеленый «ситроен»… Нет, этого не будет. Трио привидений отправилось в мир теней. Остальные — врассыпную, словно черти от святых даров.

— Вы чужие. Вы белые. Я вам никто. А вы мне… за меня… Просто так, ни за что? Я не хочу, чтоб меня заставляли что-то делать.

— A-а, забыл. Тебе спасибо, что со мной связалась. Ты нам помогла и ничего не должна. Выкинь из головы эту заботу и забудь.

— А деньги за гостиницу?

— Дались тебе эти деньги… Подарок, законом не запрещено. Тебе лучше пожить здесь, не высовываясь и закрыв рот. На всякий случай. Знаешь, как мафия ищет тех, кого хочет убрать? По знакомым, по друзьям.

— И Долорес…

— Сейчас я поеду и встану у ее дверей на караул. Меня на все хватит.

Ана-Мария прикусила язычок. За так нельзя просить слишком много.

— Я согласна. Я зря сказала.

— Ну, значит, утрясли. Потерпи меня еще часа полтора, и я перестану тебя стеснять. Я буду тебе позванивать… иногда, чтоб убедиться, что ты не отчалила невесть куда. Если удерешь, мои обязанности прекращаются. Кто бы не спросил — тебя привел в гости жлоб Вилли, он снял номер, но ни его фамилии, ни какая у него машина, ты не помнишь.

«Обо мне будут думать, что он купил меня, — сокрушенно подумала Ана-Мария, — Портье уже подумал. Наверное, выбора нет…»

— Неделю я проживу. Но у меня учеба в коллеже.

— Я тебе справку от врача сделаю, что ты болела.

— Слушайте, я не должна спрашивать, но мне совсем не нравится ничего не знать. Мною столько играли в последние дни, что у меня голова не на месте, вся завращалась… закругл…

— Закружилась, — машинально поправил Клейн.

— Да. Кто вы такой? извините, если спрашиваю лишнее. Я просто не могу жить в темноте. Я же вас помню с тех пор, когда вы…

Она притихла. Клейн смотрел на нее прямо, лицо непробиваемое, но взгляд — мягкий.

— Там, на Васта Алегре, — это были вы?

— Отвечу «да» — и что изменится?

— Значит, вы — друг алуче, — просветлев лицом, ответила Ана-Мария, — Я всегда в вас верила. И падре Серафин в вас верит. Вас в Чикуамане чтут, как избавителей, и молятся по-нашему: «Помяни Железного, Кровавого и Пламенного — имена их Ты, Господи, знаешь — и прими в Свет лица Твоего их, кто освободил страждущих детей Твоих от угнетения злодея».

Клейн и не думал поступать по правилам цивилизованной конспирации — а Ану-Марию следовало оглушить, вывезти из Дьенна и похоронить в яме с негашеной известью, — но индейская молитва прозвучала так неожиданно, что у него будто второе зрение открылось. Нет, никогда не поймут белые индейцев! столько ума ни у кого из европейцев нет, чтобы предугадать, как дети сельвы поймут и на каких весах взвесят твой поступок. Вместо страха и настороженности в глазах Аны-Марии было нечто более страшное, чем любовь, — вера.

— Дело прошлое, — попытался он сбить накал, — не стоит вспоминать. Надо о сегодняшнем дне думать.

— Это останется, — убежденно ответила она. — Старик вас назвал, сказал: «Они придут», и алуче от реки до гор поверили. «В самый черный день», — говорил старик. И все свершилось. Я… я так рада, что увидела тебя!

— Денек для радости неподходящий, кое для кого последний, — пробурчал Клейн, вставая; Ана-Мария шагнула ему навстречу.

— Прости, что неладно спросила. Господь знает, кто ты — этого достаточно. Я о другом. Тогда ты отомстил за мою мать, сегодня — за отца. Ты пролил кровь моих врагов, ты воин. Из какого бы племени ты ни был…

Она положила ладони ему на грудь. Он был могуч, он согревал.

Клейну за запахом ее волос представилось иное. Гремучий рык танка, горячий пороховой дух, вместе с гильзой вырывающийся из открытого затвора пушки. Брызги плоти, разлетающиеся от гвардейцев Мнгвы под свинцовым ливнем «вулкана». Вспышки предсмертного ужаса в зрачках терминадос — отражение пламени, бьющегося на дульном срезе.