— Какие вещи?

— Ну хотя бы, что убивать нельзя!

— Как это нельзя?! — вскричал Хобот. — А если враг? А если посягает?

— Прости меня, совсем забыл. Тебе поздравительные телеграммы, — сказал Тимофеич и, чтобы никто не видел, сунул мне кучу бумаг.

Сверху лежали поздравления, так сказать, вселенского масштаба.

"Организация Объединенных Народов поздравляет Вас, господин Сечкин, с триумфальным завершением Референдума и великой Победой, которая будет служить всему миру… — читал я первую телеграмму. — Мы желаем Вам доброго здоровья и светлых дней. ООН непременно объявит день Вашей эксдермации Всенародным праздником всех антипаразитариев и всех паразитариев. Широта Вашей души необъятна, а чувство Вселенского Единства безмерно. Удачи Вам, дорогой Сечкин!"

"От имени Правительства поздравляю Вас с абсолютной Победой, что, несомненно, умножит Славу нашего Отечества. Прахов Николай Ильич".

"Вся отечественная оппозиция, как и все предприниматели, приветствуют в Вашем лице достойных сынов Отечества, неспособных идти на поводу у консерваторов и проходимцев. По поручению всех демократических сил Феликс Хобот".

"Мы, пионеры и школьники, хотим во всем быть похожими на Вас, дорогой Степан Николаевич! Мы будем жить, как Вы, учиться, как Вы, переносить муки и радости, как Вы! Мы будем достойными сечкинцами. Еще раз поздравляем Вас с победой во Вселенском Референдуме. Школьники Замусольской школы Ладожской области".

"Союз кинематографистов поздравляет Вас с победоносным шествием по Миру и обязуется выпустить новый широкоэкранный фильм “Секир-Башка”, посвященный жизни и деятельности Вашего однофамильца Сечкина Степана…"

Я листал телеграммки, и мне хотелось умереть.

Иногда, когда я лечу в бездну и меня вот-вот настигает смерть, мне кажется, что я прозреваю. Суть приземленного человека в том и состоит, чтобы он ничего не понимал. Чтобы он был дерзким и тупым. Чтобы он в душе лаял и брюзжал. Чтобы уходил от Бога. Поразительно тщедушные эти мирные времена после массовых убийств и катастроф. Вдруг человечество все напрочь забывает и начинает спорить о согласных в слове «небо», о неопределенных артиклях и глаголах, о том, можно ли зло иногда называть добром, а недолг — долгом. И новые сквозняки в головах человеческих. И снова обращения к Богам. К культурам. К спасительным мерам. К покаяниям!

А дальше, как заметил Тимофеич, пошел сплошной синтез. Все складывалось, приумножалось, пронизывалось, взаимопереходилось, развивалось, диалектизировалось, самоизменялось, накладывалось, сливалось, переиначивалось. Все одновременно умирало и возрождалось, и никому не было дела до того, что одно умирало навсегда, а другое, уже давно умершее, воскресало, соединялось с сегодняшним и даже с будущим. Прежние догмы становились творческими методами, ограничения превращались в необозримые горизонты, застой — в открытость, железобетонность — в сплошной прорыв и озарение. Говорят, такие метаморфозы уже бывали в мире. Чего стоит одно только Возрождение! Собственно, что тогда, в средние века, возрождалось? Античность? Но на кой черт? Кому понадобилось то, что так яростно отрицалось христианством, ранним, средним и даже поздним? Почему все вдруг заиграло новыми красками: ожили Агамемноны, Антигоны, Аяксы, Гераклы, Сизифы, Прометеи, Сократы, Платоны и Аристотели? Кому понадобилась эта тьма Героев и Богов, когда был уже один великий Страдалец, на все века проливший за всех свою кровь и таким образом определивший философию Свободы и Любви? Почему вдруг после стольких веков гонений снова пронизали человечество мудрые мысли Эпикура и Сенеки, Геродота и Тацита, Демосфена и Цицерона? Почему прокатился по всему миру язвительный смех Аристофана и Плавта, Дионисия и Ювенала? Нет ответа на эти "почему"!

Да и кому нужны эти ответы! Просто это все было. Были самые разные синтезы, когда многое смешивалось и повторялось, опровергалось и снова обновлялось.

То же происходило и с простыми смертными. Только тайна превращений простых смертных никого не интересовала. Ну кто такая какая-нибудь Любаша, Катрин, Шурочка или Друзилла? Никто. Ноль. А в сложном мирозданческом потоке они проигрывали те же расклады, что и их великие современницы или современники. И каждая из них несла на себе печать многоликости. Я эту многоликость или, точнее, многослойность, сразу определил в Люкшазилле. Когда она повернулась в профиль — это была вылитая Любаша с фигурой Шурочки, только свитер у нее был, как у Катрин, напоминающий кольчугу. Она так и звала свой свитер — кольчугой. А манерой поведения она напомнила мне Друзиллу, то есть Зилу, потому что у Люки, таково ее было сокращенное имя, была удивительно нежная розовая кожа и плечи — настоящий коринфский мрамор. Странно, но именно Люка да бедный Скабен обратили на меня внимание и как-то скрасили последние дни моей жизни. Они благодаря моей случайной встрече с Феликсом Скабеном вошли в мою душу на последнем отрезке моего нелепого ожидания конца. Почему именно они? Опять загадка!

А может быть, не загадка, а ответ…

Мои дни сочтены, хотя точно еще числа не объявили. Я живу в подвале, и обо мне иногда пишут, как о человеке, который добровольно отказался от привилегий. Увы, я не отказывался и охотно хотел бы снова бывать в Приемном Зале, который отдали Акционерному Обществу Палачей, а не созерцать зеленовато-серые пятна на стенах и ждать, когда очередная капля стукнется о таз, который я подставил под течь в потолке.

Наступило совсем другое время. Обо мне почти забыли, и уже никого не трогала моя эксдермация. Люди стали поговаривать о том, что это несуразная чушь и что кто-то, может быть и я, на этом здорово наживется.

Я голодал, как и все, потому что на карточки и на талоны можно было купить только турецкий чай и брошюры шовинистического общества «Постамент». Изредка меня подкармливали Люка и Скабен. Они делали это незаметно, и я ценил их деликатность.

Газет я почти не читал и даже не хотел знать, чем закончилась свара Прахова и Хобота. Говорят, что они оба победили и оба проиграли. Оказывается, бывает и такое.

О Прахове даже Ксавий писал так:

— Увы, нам не повезло с нашим лидером, хотя не так давно, незадолго до Референдума, всем нам и всему миру казалось, что Прахов не просто на Коне, но на Белом Коне, на котором он торжественно въедет во Вселенский Дом Сотрудничества и Рынка. Но наш великий лидер оказался не таким. У него не хватило качеств, необходимых для управления Белым Конем. Он запутался в сбруе и в неразрешимых проблемах. И это обнаружилось уже в ходе Референдума, который показал, что Прахову чужды интересы как всей империи, так и отдельной личности. Он не нашел в себе смелости разрубить мечом эти наболевшие проблемы. Он стал шарахаться не влево и вправо, а только вправо, разбросав, а точнее разогнав, лучших представителей своей команды, в частности многоуважаемых Барбаева и Кабулова. Он не стал нашим Наполеоном, Александром Македонским и даже Иосифом Сталиным. Президент предпочел отсидеться в последнем окопе, отстаивая империю, опутанную, как говорили наши предки, проржавевшей проволокой вонючего ГУЛАГа.