Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Двенадцатого апреля, в субботу, с утра императрице доложили о результатах допросов служащих Конюшенной канцелярии и о незаконно взятых пятистах рублях. А часу в третьем пополудни в дом к Артемию Петровичу вновь пожаловал генерал Ушаков, но уже не один, а в сопровождении подпоручика гвардии Преображенского полка Никиты Каковинского и солдат. Андрей Иванович с неизменной улыбочкой объявил Волынскому строгий арест и водворил его в кабинет. Там он выгреб все бумаги, опечатал шкафы и ящики. У двери встал часовой. Заключены были в своих комнатах также малолетний сын Петруша, дочки Волынского Марья и Анна и его болезненная племянница, жившая в доме из милости. Звали ее Елена Васильевна, и ей оказывал знаки внимания Петр Михайлович Еропкин.
Солдаты вывернули доски из козел, приготовленных к перестройке дома. Артемий Петрович готовился вступить в новый брак и сватался к дочери Головкина, а посему затеял с Еропкиным перестройку дома. Но теперь солдаты вывернутыми досками заколотили окна и двери в опечатанные покои дома. Волынский униженно просил Ушакова допустить к нему камердинера, священника и доктора. Однако Андрей Иванович промолчал и уходя позволил посещение врача, но лишь в присутствии господина подпоручика.
Друзья Артемия Петровича не знали, что и думать. Среди придворных кто-то искусно распространял слухи о существовании обширного заговора, куда там Долгоруким. И всех охватил страх.
В последние годы правления Анны Иоанновны люди были напуганы частыми арестами. Многие, ложась спать, не ведали, где они проснутся. Каждый стук у калитки, цокот конских копыт в неурочный час, бряцание железом — воспринимались как знак того, что за ними идут, что уже пришли...
Тринадцатого апреля, несмотря на воскресный день, во дворце утвержден был список лиц в состав генеральной комиссии для расследования вин бывшего кабинет-министра. Конфиденты стали дома жечь бумаги. Комиссия из полных генералов: Григория Чернышева, Андрея Ушакова и Александра Румянцева; генерал-поручиков: князя Никиты Трубецкого, Михайлы Хрущова и князя Василья Репнина; тайных советников: Василья Новосильцева и Ивана Неплюева, да генерал-майора Петра Шипова собралась в Италианском дворце. Для исправления секретарской должности из Тайной канцелярии назначен был асессор Михайла Хрущов, из Военной коллегии — секретарь Рудин и из доимочной при Сенате комиссии — секретарь же Данилов. А заседания по указу велено было начать со вторника 15 апреля.
Члены комиссии съехались во вторник в седьмом часу утра. Выслушали еще раз высочайший указ: «...Понеже Обер-Ягермейстер Волынский дерзнул нам, своей Самодержавной Императрице и Государыне, яко бы нам в учение и наставление некоторое важное и в генеральных, многому толкованию подлежащих, терминах сочиненное письмо подать ... такожде дерзнул, в недавнем времени, к явному Собственнаго Высочайшаго Нашего достоинства оскорблению во дворце нашем и в самих покоях, где его светлость, владеющий Герцог курляндский пребывание свое имеет, неслыханныя насильства производить и, сверх того, многия другия в управлении дел Наших немалыя подозрительства в непорядочных его поступках на него показаны, и для должнаго и надлежащаго обстоятельнаго следствия всего того сия Комиссия от Нас Всемилостивейше учреждена: того ради оригинальное вышепомянутое письмо при сем в Комиссию сообщается со Всемилостивейшим повелением, чтобы оного Волынскаго по приложенным же при сем пунктам, допросить...»
Затем та же комиссия получила подтверждение поступать с Волынским без всякого послабления. Было принято решение: арестовать секретаря Артемия Петровича — Василья Гладкова, адъютанта — капитана Ивана Родионова и дворецкого — Василия Кубанца.
Петр Михайлович Еропкин, встретившись с Соймоновым, сказал, что последний арест особенно опасен. Потому что ежели Кубанец испугается и клюнет на посулы да начнет выкладывать все, что знает, дело обернется плохо...
Чем дальше катилось следствие, направляемое опытной, но невидимой рукою, тем больше людей оказывались в него замешаны. Вот уже арестован асессор придворной конторы Дмитрий Смирнов, обвиненный во взятках вместе с Волынским. В Нижний Новгород, где был вице-губернатором двоюродный брат Артемия Петровича Иван Волынский, поскакал курьер также с указом о его аресте. Паника охватила столицу.
4
Поздно вечером в калитку соймоновской усадьбы негромко брякнуло кованое железное кольцо. Днем бы и не услыхать. А тут... Федор Иванович, разбиравший накопившиеся коллежские бумаги, вздрогнул и прислушался. Вслед за охами и кряхтением Семена загремели щеколды, потом послышалось невнятное бормотание. Привычное ухо разобрало, что старый камердинер выговаривает кому-то за то, что ходит без фонаря, аки тать в нощи. Соймонов успокоился.
Но вот снова раздались шаги, и Семен вызвал барина в сени. Закрываясь от блеска свечи, человек в темном платье, без ливреи, молча подал хозяину дома записку и стал откланиваться.
— Погоди, — сказал Федор Иванович. Нашарил в широком кармане монету, оценив на ощупь ее достоинство, подал посыльному. — Семен, вели витень пеньковый запалить. А то на наших-то канавах, не ровен час, ноги поломашь. Да и рогаточник пристанет, пошто без огня в неурочный час...
Однако ночной посланец помотал головой и, улучив момент, юркнул в непритворенную дверь, растворившись в темноте.
Вольному воля, — напутствовал Семен ушедшего.
Федор сломал печать. На четвертушке бумаги быстрым, летящим почерком был нацарапан французский текст: «Manseignor. Quoiqui j’importune votre altesse rar celle-ci, tout fois j’aime mieux etre importun de la sorte qu etre ingrat a son egard...»
«Мать твою...» — выругался про себя вице-адмирал, с трудом разбирая второпях и с ошибками написанные слова: «Милостивый государь. Хотя я беспокою Вашу милость моим письмом, однако же думаю, что лучше обеспокоить, нежели оставаться неблагодарным. Я уже имел честь говорить с Вами по интересующему ныне всех нас делу... — дальше фраза была так составлена, что, лишь вспомнив итальянскую речь, Федор Иванович уразумел ее смысл. Зато ему сразу же стал ясен автор записки. — ...и осмелился дать Вам ряд советов. Более опасать Вас не стану. Извещаю лишь о побочном случае, имевшем быть ныне у нас. Часу в четвертом пополудни прибыл к нам его высокоблагородие несредственный начальник Ваш с промемориею зело плевельнаго к вам характеру. Богом заклинаю Вас, милостивый государь мой, немотчав, исполнить наш транжемент...» Подписи внизу не было.
Соймонов еще раз подивился смелости старого шута и поднес записку к огню свечи. Знать,
