— Да, — кивнул Леший. — Но я поправлю, все не так плохо.

Я все еще осматривался, скрипя зубами, стараясь запомнить каждую деталь, каждую мелочь.

За тот час, что мы ждали ментов, я обошел все здание, залез в каждую дыру, и сейчас сидел на ступеньках перед входом, курил. Скорая приехала через двадцать минут, вместе с девушкой в больницу отправился Стомат. Остальные собирали для меня образцы, делали фотографии, все еще шарясь внутри.

Он бросил ее, не успев толком начать. Бросил здесь все, ничего не забрал, даже свою сраную книжку оставил. Ушел… Ушел, потому что его кто-то предупредил.

Я достал телефон начал строчить сообщение Кроку. Мне нужны были видео с ближайших камер, с заправки, трассы, магазинов.

Звук подъезжающей тачки заставил на секунду отвлечься. Саныч примчался, подняв кучу пыли и вырвав с корнем траву.

— Яр, — он поднялся на ступеньки, я убрал телефон в карман. Выражение морды начальства меня не особо вдохновило.

— Только не надо орать, урода предупредили, — поморщился я.

— Ты не понял, — друг смотрел хмуро, хуже, чем обычно. — Сегодня умерла мать близнецов. Они сейчас все в больнице и…

— Я возьму твою тачку? — вскочил я на ноги.

— Ключи в зажигании, — кивнул мужик. — Я прослежу за всем.

— Да, — кивнул, уже спустившись со ступенек.

Дерьмо!

Я набрал Мару, чтобы услышать приятный, но бездушный женский голос. Шелестова была не в сети. Что-то мерзкое пробежало вдоль позвоночника. Педаль газа утонула в полу.

Только бы успеть.

Я успел… попрощаться.

В здании было тихо, за стойкой в приемной дремала молоденькая медсестричка, клевали носом охранники у входа, где-то дальше по коридору работал телевизор. Мои шаги казались слишком громкими в гулкой тишине огромного здания.

Первым, кого я увидел, был Стас. Он сидел у двери на пусть и казенном, но вполне приличном стуле, потягивал кофе. Спокойный, даже расслабленный, но задумчивый, а мне холодом тянуло по ногам, волновался внутри паразит.

— Они там, — качнул парень головой на палату, когда я подошел. — Иди. А я — в машину.

— А…

— Элисте в «Калифорнии», — правильно истолковал призрак мой незаданный вопрос. По его лицу и поведению нельзя было ничего понять. У него не дрожали руки, он не цеплялся за стаканчик с кофе, не кривил губы, не хмурился. Поднялся легко, словно только и ждал моего появления, словно ему не терпелось уйти, и так же легко пошел к выходу.

А я остался стоять в пустом больничном коридоре, слушая удаляющийся звук шагов и бормотание телевизора. Дверь в палату открылась практически бесшумно.

Бледная, растерянная Мара держала за руку непривычно застывшего панка, теть Роза обнимала близнецов. Судя по тому, как вздрагивали ее плечи, женщина плакала, что-то шепча в волосы Ксюше и Косте. Призракам… не детям, что лежали на казенных койках. И близнецы-призраки были совсем-совсем прозрачные, мерцали, как голограммы в старых фантастических сериалах, даже несмотря на браслеты на тонких запястьях.

Кроме жителей отеля в комнате больше никого не было.

Я не мог отвести взгляд от реальных детей: худые, бледные, с кислородными масками на лицах. Они были опутаны датчиками, трубками, катетерами, как герои дурацкой «Матрицы». Укрыты белыми простынями. Мигало, шипело и потрескивало оборудование. Мерцали хромированными ножками стойки для капельниц, текло по трубкам лекарство. Букет хризантем, ромашек и еще черт знает чего доживал свои последние дни на подоконнике, втиснутый между шариками, мишками, пустыми корзинами из-под сладостей или чего-то подобного. Тут некому было есть гостинцы от родственников или друзей. Полагаю, фрукты и конфеты забирали санитарки и медсестры. И дети… на них таких не хотелось смотреть, на впалые щеки, на лица, уже так давно не бывшие под солнцем, на тонкие, словно птичьи, руки, на аккуратные, расчесанные сиделками светлые волосы — волосок к волоску.

Я застыл в дверях, так и не сумев сделать шаг внутрь, и просто смотрел.

Не заметив, как осторожно подошла Мара, словно через силу, оглянулась на свою семью. На нашу семью.

Панк кивнул, повел плечом.

А через минуту мы уже стояли в пустом больничном коридоре и я обнимал Шелестову, гладя по волосам и спине.

— Их мать умерла… — прошептала хозяйка «Калифорнии». — Разбилась. И… и они уходят. Их тут больше ничего не держит, — она говорила спокойно, пусть и сбивчиво. И мне было невероятно сложно понять это спокойствие, поверить в него. Но девушка не притворялась. Она и правда была спокойна, хоть слезы и катились по щекам, оставляя дорожки. — Последняя нить порвана… Так легко. Они спрашивали о тебе, но я не стала звонить, — Шелестова теребила пуговицу на моей рубашке, шмыгала носом. — Побоялась, что помешаю… Как ты узнал?

— Саныч сказал, — ответил. Горло сжало и сдавило. Чуть ли не впервые на моей памяти.

А колючка была спокойна…

— Надо было все-таки позвонить. Не делай так больше, — попросил, поднимая лицо Мары за подбородок. Серые глаза напоминали небо этого лета — пасмурные, но чистые, омытые слезами.

— Не буду.

Она была спокойна.

А мне… не верилось в происходящее. Близнецы были всегда. Должны были быть всегда неотъемлемой частью отеля, частью Мары, теть Розы, Кита, меня, даже засранца Крюгера. Это неправильно, так не должно было случиться. Их мать должна была вылечиться, а Ксюша и Костя должны были очнуться, выйти из комы… Но… в этом мире так редко что-то бывает по правильному.

— Пойдем? — спросила Мара. — У нас осталось минут пять.

— Так мало… — потрясенно пробормотал я.

— Наоборот, долго… Они были в «Калифорнии» слишком долго, — девушка снова громко шмыгнула носом, толкнула дверь.

Ксюша и Костя улыбались задорными, светлыми улыбками, повиснув на здоровяке-Ките. Панк не плакал, но сдерживался явно с трудом. Теть Роза, закрыв лицо ладонями, сидела на стуле рядом с кроватью Ксюши. Большое тело вздрагивало от беззвучных рыданий. Всегда кокетливо завитые седые волосы сейчас лежали в беспорядке.

— Яр, — протянула ко мне руки мелкая, и я забрал ее у бугая. Она была такой легкой, в цветастой желтой пижаме, с наспех заплетенными все еще зелеными волосами, и такая… прозрачная. — Я рада, что мы с тобой встретились, — доверительно сообщила девочка. — А еще… Давно хотела сказать…

Она кокетливо улыбнулась, совсем по-девчоночьи кокетливо. Так, наверное, улыбаются только пятнадцатилетние девчонки — самоуверенно, дерзко, но все равно все еще дико наивно и по-детски. Это хорошие улыбки — чистые, задорные, удивительно, превосходно юные.

— Ты — красавчик, Волков! — мелкая звонко чмокнула меня в щеку. — Береги Мару, ладно? Она зануда и очень часто зазнайка, но она хорошая. У нее огромное сердце.