— Да, здесь постоянно разгуливает парочка ребят. Сегодня это Эмброуз и Бэмфорд. В основном они смотрят за тем, чтобы никто не ловил рыбу там, где не положено.

— Вы здесь один?

Коллинз слабо улыбнулся.

— Подозрительный человек решил бы, что вы мне угрожаете. — Он направился на кухню, сверкающую хромированной сталью высококлассной бытовой техники. — Но я действительно здесь один. Со временем я пришел к выводу, что так лучше думается.

— Мой опыт показывает, что чем больше такие люди, как вы, думаете, тем больше от вас бед, — тихим, убийственным голосом произнес Джэнсон.

«Беретта» по-прежнему оставалась в его правой руке, опущенная рукояткой на стол. Когда Коллинз зашел за вытяжку духовки, Джэнсон чуть сместился вбок. Директор Отдела консульских операций нигде не мог укрыться от 9-миллиметрового пистолета.

Коллинз поставил перед Джэнсоном чашку кофе. Его движения также были рассчитанными — ни в коем случае его собеседник не должен был увидеть в них угрозу. Чашка обжигающего напитка могла стать оружием, поэтому он осторожно опустил ее на стол и пододвинул медленным движением. Коллинз не хотел, чтобы у Джэнсона возникло подозрение, что содержимое может быть выплеснуто ему в лицо; тогда он мог бы принять предупредительные меры. Он ухаживал за своим гостем с почтительностью, при этом ограждая себя от возможного насилия. Коллинз несколько десятилетий взбирался на самую вершину элитной контрразведывательной службы, не получив ни одной раны, ни одной царапины, не сломав даже ногтя; судя по всему, он собирался сохранить эту традицию.

— Когда Джанис занималась всем этим, — Коллинз махнул рукой, показывая на мебель и бытовую технику, — она называла кухню своим «уголком». Уголком, где завтракают, обедают и все такое. — Они заняли места за стойкой из полированного гранита, устроившись на высоких круглых стульях из кожи и хромированной стали. — Суперавтоматическая кофеварка «Фаэма», купленная Джанис. Семьдесят пять фунтов высококачественной легированной стали и электронный мозг, превосходящий то, что имелось на лунном модуле, — и все для того, чтобы приготовить пару чашек кофе. Изобретение, достойное Пентагона, не так ли? — Его серо-стальные глаза, скрытые очками, зажглись любопытством и весельем. — Наверное, вы гадаете, почему я до сих пор не попросил вас убрать пистолет. Именно так говорят в подобных ситуациях. «Уберите пистолет, и давайте поговорим» — что-нибудь в таком роде.

— Вы всегда старались быть самым умным учеником в классе, не так ли? — пригубил кофе Джэнсон.

Его глаза оставались жесткими. Коллинз позаботился о том, чтобы наливать кофе у него на виду, ненавязчиво показывая, что не подсыпал в него никакой отравы. Точно так же, поставив на стол две чашки, он предложил Джэнсону выбрать, из какой пить. Джэнсон не мог не восхищаться дотошностью, с которой Коллинз предупреждал любую параноидальную мысль своего бывшего сотрудника.

Правительственный чиновник пропустил мимо ушей его издевку.

— Сказать по правде, я бы предпочел, чтобы вы по-прежнему держали меня под прицелом — просто потому, что это хоть как-то успокоит ваши дрожащие от напряжения нервы. Не сомневаюсь, в этом вы найдете больше спокойствия, чем в любых моих словах. Соответственно, не будете действовать чересчур поспешно. — Он пожал плечами. — Вот видите, я посвящаю вас в свои мысли. Чем большего взаимопонимания мы достигнем, тем спокойнее вы будете себя чувствовать.

— Любопытная расчетливость, — проворчал Джэнсон. Судя по всему, помощник государственного секретаря решил, что лучший способ избежать тяжелых увечий — это четко и недвусмысленно показать, что его жизнь находится в руках бывшего оперативного агента. «Если ты можешь меня убить, ты не причинишь мне вреда», — примерно такими были рассуждения Коллинза.

— Просто чтобы отметить субботу, я сделаю себе кофе по-ирландски, — сказал Коллинз, откупоривая бутылку бурбона и наливая немного в свою чашку. — Не желаете присоединиться?

Джэнсон оскалился, и Коллинз добродушно заметил:

— Я так и думал. Вы ведь на службе, так?

Он также добавил себе в кофе ложку сливок.

— Вам как? Тоже пас?

Снисходительная улыбка.

— Сорокопут, которого мы сегодня видели, — это ястреб, вообразивший себя певчей птичкой. Полагаю, мы оба хорошо помним предыдущий разговор на эту же тему. Одну из прощальных бесед перед вашим увольнением. Я тогда сказал вам, что вы ястреб. Вы не хотели меня слушать. Наверное, вам хотелось быть певчей птичкой. Но вы ею не стали и никогда не станете. Вы ястреб, Джэнсон, потому что это у вас в крови. В этом вы сродни большеголовому сорокопуту. — Еще один глоток кофе по-ирландски. — Однажды я приехал сюда и застал Джанис за мольбертом, на том месте, где она всегда пыталась рисовать. Она плакала. Навзрыд. Я подумал, что она... в общем, не знаю, что я подумал. Как потом выяснилось, у нее на глазах эта певчая птица, каковой она ее считала, насадила маленькую птичку на шип боярышника и оставила ее. Через какое-то время сорокопут вернулся и стал разрывать свою жертву мощным изогнутым клювом. Птица-мясник занялась своим делом; ее клюв обагрился блестящими, окровавленными внутренностями. Джанис нашла это ужасным, просто ужасным. Предательством. Почему-то она никак не могла понять, что это кровавое пиршество в природе вещей. Джанис смотрела на мир иначе. Она ведь закончила художественный колледж «Сара Лоуренс». А что я мог ей сказать? Что ястреб, поющий песни, все равно остается ястребом?

— А может быть, в птице есть и то и другое, Дерек. Это не певчая птица, притворяющаяся ястребом, а ястреб, являющийся также и певчей птицей. Певчая птица, при необходимости превращающаяся в ястреба. Почему мы должны выбирать что-то одно?

— Потому что должны. — Коллинз с силой опустил чашку на гранитную поверхность стола, и стук толстой керамики о камень подчеркнул перемену его тона. — И вытоже должны сделать выбор. На чьей вы стороне?

— А вына чьей стороне?

— Я никогда никуда не перебегал, — надменно заметил Коллинз.

— Вы пытались меня убить.

Коллинз склонил голову набок.

— Ну, и да и нет, — ответил он, и его невозмутимость поразила Джэнсона больше любого пылкого, выразительного отпирательства.

Коллинз не защищался, не обижался; он словно обсуждал природные факторы, влияющие на эрозию береговой линии.

— Рад вашей выдержке, — с ледяным спокойствием произнес Джэнсон. — Пять ваших подручных, окончивших свои дни на берегах Тиссы, отнеслись к этому не так философски.

— Не моих,— поправил его Коллинз. — Послушайте, мне неудобно...

— Мне бы не хотелось, чтобы вы чувствовали себя обязанным что-либо мне объяснять, — с холодным бешенством остановил его Джэнсон. — Относительно Петера Новака. Относительно меня. Относительно того, почему вы хотели меня убить.

— Понимаете, это была ошибка — я имею в виду приказ отряду «Лямбда». Мы ужасно сожалеем о директиве, предписывающей ваше устранение. Поверьте, я говорю искренне. Ошибки, ошибки, ошибки. Но то, с чем вы столкнулись в Венгрии, — что ж, мы тут ни при чем. Один раз мы перед вами провинились, но это осталось в прошлом. Больше я вам ничего не могу сказать.