немцами, брать у них жён и втихомолку вести с ними сговоры… Нынче стоит князю мигнуть, как немцы придут его защищать… Весь край наш разорят пуще Хвостека… народ в неволю угонят… Лучше уж терпеть своего мучителя, нежели чужого, что всех нас изничтожит, а сам завладеет землёй, в которой покоится прах отцов наших… Не бросаться надо на Хвоста, а идти к нему и сказать в глаза…

— Идти!.. Да ни один из нас оттуда не вернётся! — кричали Мышки. — Всех перед башней перевешает, как собак. Он слов не слушает…

— А силы против него у нас нет, — орал Рудан, — нет у нас силы!

— Сила-то найдётся, была бы охота, — молвил старый, бедно одетый Пяст.

Многие поддакивали, но большинство молчало, понуря головы.

— Как же быть? — тихонько спрашивали, заглядывая в глаза, менее смелые.

— Терпеть, — отвечал Рудан, — он ведь не вечен, а сыновья будут лучше.

— Вот-вот! Для того-то их немцы и обучают у себя, охотясь с ними на сербов, — закричал один.

— Ждать! — горячился другой. — Ждать, чтобы нас перебили по одиночке, как Виша, детей забрали в городище, а землю отдали дружинникам…

С разных сторон раздавались разные голоса, а единодушия не было. Многие уже стали шёпотом разговаривать и совещаться с соседями, испугавшись приверженцев Хвостека, которые могли их выдать… Понемногу ропот перешёл в свары; шум и гам был такой, что одни не слышали других.

Мышки звали идти на городище, крушить все, не оставляя камня на камне, разделаться с князем и выбрать другого из кметов; Рудан и его приятели отговаривали.

— Немцев, поморян и вильков только не видно, — толковали они, — а эти враги нам страшнее, чем Хвостек. Вот прослышат они, что мы между собой дерёмся, что главы у нас нет, — налетят и весь край наш опустошат… Сидели бы тихо. Они давно уж точат на нас зубы. Для нас главное — пашня да гусли, для них — железо и кровь… Им легко нас одолеть… Они все стоят заодно, а мы и одного не можем стерпеть…

— Неправда! — крикнул Боимир. — Мы терпели, сами их выбрали, подчинялись, кормили, пока он не взбесился… Слыхали, какие он кровавые пиры задаёт, как своих же кровников душит… у многих кметов уже забрали дворы, угоняют девок, парней, скотину… А где же наша былая свобода? Где старинные обычаи?..

Споры не прекращались. Мышки потрясали секирами и, сжимая кулаки, повторяли:

— Идти на это поганое гнездо и передушить их, гадов…

— Идти! Всем идти! — раздавались голоса. Многие повскакали с мест, словно хотели тотчас же идти походом, но большинство противилось.

Обе стороны прикидывали на глаз силы противника.

Мышки преобладали; приверженцы князя замолкли и осторожно отодвинулись. Рудан остался с маленькой кучкой людей, кусая бороды и бросая гневные взгляды, они молча сидели на земле, ни во что не вмешиваясь. Кое-кто подходил к ним, стараясь их переубедить, но они и смотреть не хотели и говорить отказывались.

Шум и крики не утихали. Мало было сказать: идти, — надо было обдумать, как и когда, а городище Хвостеково было, словно крепость, обнесено валом и частоколом, частью окружено озером, подготовлено к обороне, богато людьми и оружием. Да к тому же они могли и немцев кликнуть, чтоб шли им на подмогу… а уж тогда и Мышкам и дружкам их не сносить бы головы.

Солнце высоко поднялось над урочищем. Было уже за полдень. У старейшин в горле пересохло, а они все говорили и ни до чего не могли договориться. Минутами все начинали кричать, толпа бросалась то в одну — сторону, то в другую, собираясь вокруг взявшего слово старейшины.

Поодаль городища дожидалась челядь; стреноженные лошади паслись на опушке леса; молодёжь уселась на земле, перекидывалась шутками и громко смеялась.

До дерева, из которого смотрели два глаза, голоса доносились, как волны, то сильнее, то слабее; видно было, как на городище поднимают руки, грозят кулаками, сбиваются в кучу и снова расходятся… То один, то другой поднимался на высокий вал, чтоб его лучше слышали, и говорил оттуда, надсаживая грудь, а подчас и раздирая на себе одежду и рубаху. Грозные слова долетали даже сюда. Два светлых глаза смотрели не отрываясь.

Невольники, сидевшие на лугу, глазели по сторонам. Вдруг один из них толкнул другого и вскрикнул:

— Зырун! Взгляни-ка на старый дуб… туда, на старый дуб!..

— А что там? Дупло, верно, здоровое…

— Да ты не видишь, что ли? Вон под дуплом два глаза светятся в щёлках… Словно дикая кошка смотрит!..

— Отвернись! Наваждение это… Дуб — священный. Кто знает, какой в нём засел дух… Не сглазил бы только…

— Не дух это, а зверь! Или околдованный человек…

— Духи среди дня не ходят, — заметил первый.

Вся челядь уставилась на дуб, но многих охватил ужас.

— Дуб-то старый… священный… Что ж там, в дупле, человеку делать?..

— Зверь это.

— Спугнуть его! — крикнул первый. — Глаза-то все светятся… Я вижу их…

С этими словами он схватил лук, натянул тетиву, в воздухе просвистела стрела и попала прямо в щёлку, где светился глаз.

В ту же минуту глаза скрылись. Испуганная челядь сидела молча.

— Зверя ты убил или ранил, — сказал Зырун.

— Хорошо бы хоть шкуру с него содрать! — вскочил парень.

— А если он только ранен, но жив, будет обороняться в дупле, — стали его уговаривать приятели.

Разгорячённый охотник не слушал; заткнув секиру за пояс, он бросился к дубу, остальные только смотрели. Как кошка, он вскарабкался на дерево, потом остановился и приложил к нему ухо. Заслышав шорох, он знаками показал своим, что там кто-то есть. Однако из осторожности не полез прямо в дупло. Ухватившись за толстый, надломленный сук, он повис над дуплом и заглянул внутрь. Долго смотрел парень, ничего не различая, хотя подвигался все ближе.

На дне, под убитым зверем, которому сам он вонзил в глаз стрелу, лежал, засыпав себя листьями, хитроумный Зносек. Рукой он зажимал выбитый глаз, из которого текла кровь. Парень, ничего не видя и не слыша никакого движения, наконец решился запустить руку в дупло и с радостным возгласом вытащил оттуда дикую кошку, у которой в глазу торчала стрела. Он торжествующе замахал своей добычей, показывая её столпившейся челяди, которая просто глазам своим не верила. Дуб окружили, а у счастливого ловца уже и в мыслях не было поглубже порыться в дупле, где, почти не дыша, притаился полумёртвый Зносек.

Не выпуская своей добычи из рук, парень слез с дерева и бросил её любопытным, которые рассматривали зверя, передавая его из рук в руки. Стрела, пробив глаз, вонзилась так глубоко, что даже