Ибо они увидели, что пророческий заяц устремился прямо в сторону Камулодунума. Собравшиеся здесь войска Боудикки быстрым маршем достигнут его под прикрытием ночи. И на рассвете в священной оргии прольются потоки римской крови, смывая следы шестнадцатилетних жестоких издевательств над бриттами и их землями.

Остров Мона, Британия. Весна 60 года

CONSIGNATIO[73]

Здесь в конце мира, на последнем пятачке свободы, жили мы доныне спокойно, охраняемые нашей удаленностью и неизведанностью. Теперь уже докатилась опасность до самых наших дальних пределов… обманчива защита моря и скал и посулы воинственных римлян с их высокомерной уступчивостью или скромной сдержанностью. Хищники мира… Ненасытно алчные, они завоевали уже и восток, и запад… и свои грабительские набеги, бессмысленную жестокость и кровопролитные убийства называют они в заблуждении своем империей. Превращая мир в выжженную пустыню, они кричат о мирном царстве.

Тацит. Агрикола. Слова британского вождя Калгана о римлянах

Первостепенное право людей — умирать и убивать захватчиков родной земли и с особой суровостью наказывать своих же соплеменников, погревших руки у вражеских очагов.

Уинстон Черчилль. История англоязычного народа

Светоний Павлин хорошо понимал, что проблему не решить кратковременным захватом или подчинением коренных жителей. Он начал службу в Атласских горах, подавив берберов, восставших против римского владычества. После многочисленных военных походов Светоний был отлично подготовлен к любым трудностям войны и к подавлению ожесточенного сопротивления в рукопашных схватках.

Но за эти два года, с тех пор как император Нерон назначил его наместником Британии, Светонию пришлось понять, что местные друиды отличались от всех прочих. Вождями и пророками здесь могли быть как мужчины, так и женщины, и, исполняя священные жреческие обряды, они почитались своим народом почти как боги. Пожив на этой земле, Светоний окончательно убедился в том, что покорить здешние племена можно только одним путем: путем полного уничтожения.

Их главное святилище располагалось на берегу Камбрии на острове Мона, что означало «священная корова» — прозвище Бригды, подобной Деметре богини плодородия. Веруя в защитные силы этой богини, они полагали, что их павшие в бою воины восстанут из ее возрождающего котла. Подземный ход к этому котлу проходил под озером около священной рощи на Моне.

Светонию Павлину понадобилось два года тайной слежки и обманных маневров для выявления момента их наибольшей беззащитности и неспособности к бегству, чтобы выбрать самый подходящий день для нападения на эту береговую твердыню. В конце концов он выяснил, что ежегодно все главные друидические жрецы собирались в первый день римского месяца мая. Этот день у кельтов назывался «Белтен» — праздник яркого огня или костров, которые они жгли накануне ночью для очищения священных рощ в преддверии ежегодного прихода Великой Матери в месяц плодородия. В этот самый священный день года отдыхали даже друиды, и, следовательно, как надеялся Светоний, в этот день они будут менее всего готовы отразить нападение.

В его распоряжении имелась флотилия плоскодонных судов, построенных для перевозки его воинов через узкий, но обычно бурный пролив. В сумерках в канун майского праздника они под прикрытием тумана собрались на южном берегу Британии, чтобы отплыть к острову, где находилось главное кельтское святилище.

Когда римские корабли тихо скользили к его берегу, очистительные ритуалы уже начались, хотя еще не совсем стемнело. В безмолвных, подступавших к самой воде лесах мелькали темные фигуры с зажженными факелами. Солнце медленно погружалось в кроваво-красное море, когда римские отряды, протащив свои посудины по широкой полосе прибоя, быстро высадились на берег. Но вдруг все они замерли при виде неожиданно возникших перед ними кельтов.

На берегу появилось несметное множество одетых в черное людей, неотвратимо наступающих на римлян, точно черная стена человеческой плоти. Впереди, воздев к небесам руки, шли жрецы и во всю мощь своих легких выкрикивали угрозы и проклятия. За ними, подобно стаям насекомых, носились, размахивая горящими факелами, женщины с разлетавшимися, спутанными волосами. Потом, повинуясь какому-то тайному призыву, женщины с криками выбежали вперед на каменистый берег и, точно фурии, бросились прямо на римских солдат.

Командиры отрядов Светония беспомощно смотрели, как их солдаты застыли на берегу в благоговейном страхе перед стаей этих разъяренных гарпий, вылетевших, казалось, прямо из Гадеса. Светоний бросился навстречу этим обезумевшим атакующим женщинам; он выкрикивал приказания, перемежая их проклятиями в адрес солдат, пораженных шумовой атакой друидов, и наконец командиры отрядов собрались с духом и последовали его примеру.

По рядам римлян пронеслись команды: «Убейте их!» Орущие женщины с горящими факелами по-прежнему неслись на солдат, оглохших от безумных криков друидических жрецов. Вероятно, в самый последний момент солдаты опомнились и начали наступление.

Иосиф Аримафейский стоял рядом с Ловернием на краю скалы. Ему невольно вспомнился другой вечер, когда они с другом вот так же стояли рядом на скалистом берегу и смотрели, как пламенеет море, — тот закат, что встречали они четверть века тому назад на другом берегу другой страны, когда начиналась вся эта история. Тогда, наверное, все еще можно было остановить. И сейчас, слыша доносившиеся с берега вопли, он в ужасе повернулся к Ловернию.

— Мы должны вмешаться! — воскликнул Иосиф, хватая своего друга за руку. — Мы должны помочь им! Нужно как-то остановить атаку! Они же не смогут защитить себя! Римляне тоже запалили факелы, они подожгут их волосы и одежды! Они же уничтожат их!

Друид стоял недвижимо. Он лишь слегка поморщился, когда сквозь ужасный гвалт услышал звуки топоров, лязгающих по камням, и впервые понял, чего именно добивались римляне: они задумали уничтожить священную рощу.

Ловерний даже не взглянул на Иосифа. Не смотрел он и на происходившую на берегу кровавую бойню, уничтожавшую не только его соплеменников, но и все, во что они верили и оберегали как святыню; не только их образ жизни, но даже их богов. В этих закатных сумерках он так внимательно смотрел в морскую даль, словно видел там иное место и иное время в далеком прошлом или даже в еще более далеком будущем. Когда наконец он заговорил, его глухие и странные слова донеслись до Иосифа словно из какого-то темного и бездонного колодца.

— Когда Езус умер, ты обрел силу мудрости, — напомнил он Иосифу. — Ты понял, что можно сделать, и взялся за это дело. Почти тридцать лет ты непрестанно стремился постичь смысл его жизни и смерти. Истинная мудрость, однако, заключается не только в понимании того, что можно или нельзя делать, но в осознании того, что должно быть сделано. А также крайне важен — не сам ли ты говорил мне так в те давние времена? — kairos: переломный момент.