Чернобыльская АЭС расположена приблизительно в ста километрах к северу от Киева. В течение многих лет жизнь вокруг атомной электростанции ничем не отличалась от жизни любого советского города. Люди, жившие поблизости от реактора, знали о возможных рисках и даже о нарушениях эксплуатации, но предпочитали заниматься рыбалкой. Вокруг раскинулись красивейшие леса, неподалеку было и озеро, а земля давала особенно хорошие урожаи. На самом деле люди подозревали, что небывалым урожаем на своих грядках они обязаны помимо всего прочего радиоактивному выбросу с АЭС[931]. Когда в тот роковой вечер на четвертом энергоблоке начался эксперимент, впоследствии приведший к пожару, большинство местных жителей собирались ехать на дачу и радостно паковали шляпы от солнца, бутылки, снедь и только что купленный дачный инвентарь. Наступили первые по-настоящему весенние выходные, когда внезапно ветер становится теплым и природа разом пробуждается к жизни. Оставаться в городе в такие дни практически невыносимо, и невозможно усидеть дома.

Дальнейшие события больше ни для кого не секрет. Серия экспериментов не была должным образом подготовлена, ситуация вышла из-под контроля, энергоблок охватило пламя, и сбой в работе АЭС в течение нескольких минут обернулся катастрофой, которую невозможно было локализовать. Работавшие в ту ночь сотрудники АЭС – большинства из них сегодня уже нет в живых – сделали все, что было в их силах, чтобы предотвратить взрыв реактора. В течение нескольких недель после аварии добровольцы и мобилизованные служащие милиции, армии и пожарной службы выходили на тяжелые и зачастую оказывавшиеся смертельными смены, пытаясь остудить и герметизировать тепловые стержни, очистить территорию от завалов и построить бетонный саркофаг вокруг разрушенного здания. Стены киевского музея Чернобыля украшены посмертными свидетельствами мужества ликвидаторов. Официальная же реакция на чернобыльскую трагедию, то есть реакция Коммунистической партии и местных министерств, была по большей части абсолютно позорной и возмутительной.

Мы никогда не сможем точно подсчитать, сколько жизней было загублено впустую из-за советской привычки к отрицанию и нежелания признавать факты. Да, население Чернобыля, Припяти и близлежащих деревень было эвакуировано в первые же выходные после трагедии, и власти не знали, что еще делать с этими людьми. Однако достоверная информация о произошедшей катастрофе так и не была обнародована. Возможно, даже в Москве не все были в курсе деталей произошедшего[932]. Представители власти, находившиеся на месте происшествия, а также должностные лица в Киеве старались не выдавать подробностей случившегося. На самом деле, если им удавалось избежать ответственности, их первой реакцией было сгрузить вещи в багажник машины и уехать от греха подальше. Вдова армейского офицера, которого в ту роковую субботу вызвали на работы по ликвидации прямо с семейного застолья и который затем работал на расчистке завалов в течение трех месяцев, рассказала мне, что в первый же рабочий день после трагедии ее внучка пошла в школу, как обычно. “Это была одна из элитных школ, – рассказывала мне она. – Мы туда попали, хотя мы не принадлежали к этим кругам, ну вы понимаете, что я хочу сказать. Так вот, она отправилась в школу после каникул, а в классе никого не осталось. Она была единственным ребенком. Партийные номенклатурщики свои детей увезли в те выходные. Мы не знали, что происходит, а они знали и сбежали при первой же возможности”[933].

Если бы гражданское население знало о случившемся, неминуемо началась бы паника. Но кто-то должен был принять на себя ответственность за хотя бы базовое информирование населения. Вышедшие на первомайскую демонстрацию киевляне понятия не имели, что лучше бы им было остаться дома с закрытыми окнами. Один из респондентов, с которыми мне удалось поговорить, склонил голову, вспоминая своего сына-подростка: “Он был энтузиастом, он верил во все это советское. Очень хотел пойти на первомайскую демонстрацию. Он всегда на нее ходил. Нам никто не сказал, что лучше бы было не выходить на улицу. Он был спортсменом, наверное, больше вдохнул вредных выбросов, чем все остальные”[934]. Но микроскопическая пыль была не единственной проблемой. Выяснилось, что британский студент, который в разгар кризиса летел домой из Киева, привез с собой частицы ядерного топлива на подошве обуви, а у другого туриста фрагменты этой опаснейшей субстанции обнаружились на брюках[935].

Правда просачивалась наружу очень медленно. Некоторые из ходивших тогда слухов противоречили друг другу. Из-за огромного количества вранья в прошлом у людей больше не было веры в официальную информацию. Стоит ли выходить на улицу или, наоборот, запереться дома? Остаться ли в Киеве или собираться и ехать в Москву? Какие продукты еще не заражены? Лжет ли правительство или говорит правду? Никто не верил сообщению властей о “допустимом уровне радиации”. Предполагалось, что “биороботы”, лопатами сбрасывавшие пыль с крыши реактора (многие из них были призывниками, проходившими службу в армии), получают “максимально допустимую дозу” радиации каждый раз, когда они пробегают по бетонному покрытию блока, но большинство получило дозу облучения куда большую и прекрасно знало об этом. Считалось, что в Киеве “безопасно”, но горожане до сих пор подозревают, что его почва, его пыльные улицы были заражены. А в сельской местности множество людей отказывались верить версии правительства о том, что их земля, воздух и вода внезапно стали токсичными. Те, кто жил за пределами зоны отчуждения, в то лето начали предпринимать вылазки в район Припяти, и к осени некоторые уже вовсю сушили первые грибы из небывалого урожая, который в тот год выдался в местных лесах.

Говорят, что Горбачев был потрясен открывшимися ему в результате чернобыльской трагедии фактами. Правительство было обязано призвать на помощь иностранных специалистов и обратиться за международным содействием. Катастрофа, свидетельства халатности и неэффективного управления и вынужденное взаимодействие с Западом – все эти факторы подтолкнули Горбачева к тому, чтобы радикальным образом пересмотреть курс реформ[936]. Одним из результатов этого переосмысления стала политика гласности, которая уже летом 1986 года открыла возможности для изучения скрытого в густом историческом тумане прошлого. Однако потребуются годы на то, чтобы открытость лидера страны изменила советские взгляды, привычки и глубоко укоренившиеся убеждения обычных граждан. Никто не доверял государству, его ученые обманули людей, а врачи, неспособные излечить детей от странных видов рака, лишь усугубляли ситуацию. Наука и суеверия столкнулись в эпической битве. Люди не верили государству и не верили физике. В критическом положении они обратились к Богу и магии.