ту самую пятницу, когда я впервые встретилась с ним — мне приснился конец света. Я уж точно не помню, что там было… Сначала я вроде как была у себя в квартире. На улице почему-то было темно, как ночью, но только я знала, что это была не ночь, а как… Не знаю… Солнечное затмение, что-ли? Потом прилетела огромная стая орлов. Они были везде: на крышах, на фонарях, даже залетали в дома и нападали на людей. Там было ещё много катаклизмов, но я уже не помню сейчас все, поэтому врать не буду. Потом я переместилась в какой-то странный городской район посреди пустыни, в котором абсолютно никого не было, кроме пустых многоэтажных домов, выкрашенных в белый, таких же пустых магазинов и ухоженного, но тоже пустого парка. Я пошла по аллее, и тут отовсюду стали выползать змеи. Их было так много, что я не могла сделать ни шагу, не наступив на них, а они всё прибывали и прибывали… Потом я снова оказалась у себя в квартире, но вскоре вышла из неё на улицу, а рядом со мной шёл Иуда. Он много чего мне рассказывал, уже не помню всё… Он говорил мне про Христа, про своё детство, про то, как однажды укусил Иисуса… Он что-то ещё мне рассказывал, уже не помню… А потом… Потом, потом… Небо над нами вдруг потемнело, будто перед грозой, только тучи были не тёмно-синие, как обычно, а насыщенного бордового цвета… Пошёл кровавый дождь, и на этом я проснулась. Вообще-то ничего необычного, я ведь тогда заснула над Библией… Я делала какую-то работу, связанную с искусством, и… Вот. А людям часто снятся непонятные сны, просто кто-то их помнит, а кто-то — нет. Мда… Память — она такая… Подводит иногда, ну так это ничего, ведь, если человек умён, он сможет воссоздать хронологию собственной жизни, верно? Мне только Амнезиса жалко, у него и воссоздавать-то нечего…

— Ева? Ты чего? — обеспокоенно перебила её Дуня, поднялась со своего места и подошла к девушке, но та, кажется, не слышала её.

— А ведь какая ещё штука есть, — продолжала Ева, глядя пустым взглядом на дно чашки. Создавалось впечатление, будто её мысленный поток вдруг стал слишком мощным для черепной коробки и, уже не помещаясь в ней, вырвался наружу несколько бессвязными фразами. — Иногда так бывает, что сон и реальность, обыкновенно существующие как две отдельные действительности, почему-то сливаются и становятся для человека единым целым: грань между ними стирается, и человек, ведомый известными одному ему образами, скачет по этим двум мирам, как горный козлик со скалы на скалу. Да, со скалы на скалу. Шут вот тоже недавно учудил: побежал в горы и, конечно, сорвался! Ну кто выбирает для побега горы, скажите мне? За море надо было бежать, за-мо-ре! Там и тепло, и финики растут, и, глядишь, кто-нибудь добрый на яхте подберёт и отвезёт в эту… Как называется-то… Ливадия? Нет, не Ливадия… Ликия, точно! Хоть сейчас бери и маршрут прокладывай! А что, я и проложу, и начерчу… Да что прокладывать, если Шут всё равно не знает, где это? А вот Амнезис… Амнезис-то, может, и бывал там. Его же на берегу моря нашли, вы знали? Да, на берегу моря, представляете? Идёт вечером Фома Андреевич домой, а тут человек лежит без сознания! Фома Андреевич, конечно, не прошёл мимо — пришлось вернуться… Человек приходит в сознание и ничего не помнит, совсем! Так до сих пор и не вспомнил… А ведь, кто знает, может, его как раз из этой далёкой страны, из Ливадии-то и принесло… Нет, не из Ливадии, из… Как оно?.. Забыла. Ну ничего, бывает. Так, о чём я говорила?

— О кровавом дожде, — угрюмо произнёс Николай, спускаясь вместе с остальными по лестнице. Пока Ева что-то увлечённо рассказывала, близнецы осторожно подняли её на руки и понесли на выход, к морю, потому что сама она не стояла на ногах и постоянно падала.

— Да, точно, о дожде. Вот весна выдалась холодная, в апреле ещё снег везде лежал и метели шли, разве только в самом начале, сразу после марта было удивительно тепло, я даже помню, как в одном платье ходила, зато потом… Май я, правда, не помню… Не знаю почему… А действительно, где я была в мае? Хм… Странно… Не помню… Но лето в этом году какое-то жаркое — когда вот последний раз был дождь?

— Вчера вечером, — усмехнулся Николай, помогая братьям подняться на яхту. — Ночью буря была, штормило будь здоров. Тогда же Ада утонула, которую ты сегодня утром хоронила, не помнишь?

— Что Ада? — не поняла Ева, стараясь держать слипающиеся глаза открытыми. — Бриллиант Ада? Цветок Ада?

— Цветок, цветок, — пробормотал Николай и натянул паруса: те пару раз хлопнули, задрожали и, наполнившись солёным морским ветром, раскрылись. Встав у штурвала, Николай обернулся назад, на берег, и, цокнув языком, недовольно покачал головой из стороны в сторону. — Шторм надвигается. Скоро будет гроза.

Яхта на полной скорости понеслась в открытое море. Тонкая тёмно-серая линия пляжа становилась всё меньше и меньше, пока совсем не слилась с огромными горами позади себя, а светлая набережная, украшенная, как ожерельем, белыми бусинами фонарей, постепенно уплыла куда-то влево, где уже начинал просыпаться ленивый разноцветный город. Ветер переменился, и теперь маленькая лодочка с острым белым парусом шла параллельно кажущейся такой близкой, но на самом деле такой далёкой земле. Проплыли пирс с двумя рыбаками на нём, почти пологий склон, в центре которого белела, как жемчужина, больница, большую мохнатую гору, напоминающую скорее медведя, который никогда не выходит из спячки, полузаброшенную лодочную станцию, огромную пустую баржу, пугающую своим угрюмым видом, и ещё много чего интересного, чего Ева прежде никогда не видела и не могла видеть. Она сидела на корме рядом с Николаем и внимательно следила за проплывающими мимо маленькими домиками, лодками и людьми, словно всё вокруг неё было фильмом со множеством кадров, а все остальные сгрудились на носу яхты и что-то тихо там обсуждали.

— Что-то так спать хочется, — протянула Ева, широко зевнув. — Вроде спала хорошо, сон крепкий был…

— На твоём месте я бы не был так уверен в этом, — бросил ей через плечо Николай, даже не глянув на Еву. — Ты бы вздремнула полчасика, тебе полезно.

Кристиан обернулся назад и с опаской посмотрел на большие чёрные тучи, быстро ползущие от берега в сторону моря. Где-то в горах блеснула неясная, ещё кроткая и совсем робкая молния, и в её свете Кристиан увидел