* * *

Почти весь этот этап он шел позади аль-Гарата. Один раз, на улице Поборников веры, он подошел совсем близко к этому сопернику, и тот обернулся через плечо. Когда Карим жил в Хамадане, они знали друг друга; по глазам аль-Гарата он понял, что тот его тоже узнал, но в этих глазах было и привычное презрение: «А-а, так это мальчишка для удовольствий Заки Омара!»

Аль-Гарат прибавил ходу и вскоре снова опередил Карима на двести шагов.

Карим положил в колчан седьмую стрелу, а Мирдин, подавая воду и вновь намазывая его желтой мазью, рассказывал о соперниках:

— Ты бежишь четвертым. Первым идет некий афганец, имени его я не знаю. Вторым — бегун из Рея, зовут его Мадави. За ними — аль-Гарат и ты.

Целый этап и еще половину Карим шел позади аль-Гарата, словно знал свое место, но мысли его порой убегали далеко вперед, к тем двоим, которых и видно не было — настолько они его опережали. Афганец бегал в Газни по тропам на таких высоких горах, что даже воздух там истончается. Знающие люди говорили, что когда такие бегут по долине, они совсем не устают. А о Мадави из Рея он слышал, что это отличный бегун.

Однако, спускаясь с короткого крутого холма на улице Тысячи садов, Карим увидел на обочине дороги оцепеневшего бегуна. Тот держался руками за правый бок и плакал. Карим вслед за аль-Гаратом пробежал мимо, но Иессей вскоре сообщил ему, что это и был Мадави.

У Карима снова стал ощутимо побаливать правый бок, болели и обе ступни. Призыв к Третьей молитве настиг его в самом начале девятого этапа. Третья молитва — как раз то время, которое тревожило Карима: солнце клонилось все ниже, он опасался, что мышцы его начнут деревенеть. Но жара ничуть не спала, она давила на тело тяжелым одеялом, пока он лежал и молился, а когда поднялся и снова побежал, с него по-прежнему градом лил пот.

Бежал он все в том же темпе, но ему показалось, что он обходит аль-Гарата, словно бы хамаданец и не бежал, а просто прогуливался. Когда они поравнялись, аль-Гарат попытался снова вырваться вперед, но очень скоро его дыхание стало шумным и прерывистым, он зашатался. Его одолела жара. Карим как лекарь знал, что человек может даже умереть, если случается что-то вроде солнечной болезни — кожа высыхает, лицо краснеет, — однако лицо аль-Гарата было бледным и мокрым. Тем не менее Карим остановился, когда его соперник стал спотыкаться и, наконец, замер на месте.

У аль-Гарата еще оставалось достаточно презрения во взгляде, но ему хотелось, чтобы победителем стал перс.

— Давай, беги, ублюдок!

Карим охотно расстался с ним.

Глядя с высоты первого спуска на лежащий внизу прямой отрезок пути, он заметил маленькую фигурку, поднимающуюся на длинный холм в отдалении. В этот момент афганец упал, поднялся и снова побежал. Вскоре он свернул на улицу Поборников веры и скрылся из виду. Кариму было очень трудно держать себя в узде, но он продолжал бежать в прежнем темпе и не видел соперника впереди, пока не достиг улицы Али и Фатимы.

Теперь афганец был гораздо ближе. Он снова упал, снова поднялся и побежал — неровно, рывками. Быть может, он и привык к тонкому воздуху, которым трудно дышать, однако же в горах Газни прохладно, и тут исфаганская жара играла на руку Кариму, который неуклонно сокращал разрыв.

Пробегая мимо маристана, он уже не видел и не слышал знакомых ему людей, ибо все внимание Карима было поглощено соперником впереди.

Карим настиг его после четвертого падения, которое оказалось последним. Афганцу принесли воды, прикладывали к телу мокрые полотенца, а он, коренастый крепыш, широкий в плечах, темнокожий, лежал на земле и хватал воздух, как вытащенная из воды рыба. Когда Карим пробегал мимо, афганец слегка скосил спокойные карие глаза и посмотрел ему вслед.

Эта победа, впрочем, принесла ему больше страданий, чем радости, ибо теперь необходимо было сделать выбор. В состязании сегодня победил он; но хватит ли ему сил и дерзости, чтобы попытаться добиться шахского калаата? «Царские одежды», пятьсот золотых и чисто номинальная, но хорошо оплачиваемая должность начальника царских скороходов полагались любому, кто пробежит все двенадцать этапов — 126 римских миль — меньше, чем за двенадцать часов.

Обегая вокруг майдана, Карим оказался лицом к солнцу и внимательно всмотрелся. Он бежал весь день, покрыв девяносто пять миль. Достаточно. У него все болит, больно даже повернуться, чтобы вынуть из колчана и вернуть девять стрел. Можно взять денежную награду, а потом присоединиться к остальным бегунам, которые плещутся сейчас в Реке Жизни. Ему было необходимо искупаться в их зависти, их восхищении, да и в самой реке — уж он-то больше всех заслужил право погрузиться в ее прохладные зеленые воды.

Солнце понемногу катилось к горизонту. Сколько времени оставалось у Карима? А сколько сил сохранило еще его тело? И угодно ли это Аллаху? Времени, должно быть, совсем мало, ему не успеть пробежать еще тридцать одну милю прежде, чем прозвучит призыв к Четвертой молитве, возвещающий о том, что солнце село.

Но он знал и другое: полная победа позволит прогнать Заки Омара из снов, которые порой мучают его по ночам, и сделает это надежнее, чем его попытки переспать со всеми женщинами на свете.

Так получилось, что он не подошел к шатру судей чатыра, а положил в колчан новую стрелу и побежал на десятый этап. Покрытая белой пылью дорога перед ним была пустынна, теперь Карим состязался лишь с темным джинном — призраком человека, которому хотел стать сыном и который вместо этого сделал его своим наложником.

* * *

Состязание, по сути, закончилось: остался только один бегун, он и был победителем, — и зрители стали расходиться. Но теперь вдоль всего пути они собирались снова, потому что увидели, как Карим продолжает бег в одиночку, и поняли, что он старается добиться шахского калаата.

Все они давно разбирались в тонкостях ежегодного чатыра и знали, какова награда за целый день бега под палящими лучами солнца. Поэтому толпа выражала свою симпатию таким оглушительным хриплым ревом, что Карима, казалось, несло на его волне. Этот забег принес ему едва ли не удовольствие. Возле больницы он заметил в толпе лица, сияющие от гордости за него: аль-Джузджани, служителя Руми, библиотекаря Юсуфа, хаджи Давута Хосейна, даже самого Ибн Сину. Как только он заметил старика, глаза Карима сами метнулись к крыше больницы. Она снова была там, и он понял, что, когда они окажутся наедине, она-то и станет главной его наградой.

Но на второй половине этапа он стал испытывать самые серьезные за все время трудности. Он часто принимал воду, которую ему протягивали, и выливал себе на голову, но от утомления стал менее внимательным и часть воды попала в левую туфлю. Мокрая обувь тут же стала обдирать воспаленную кожу с натруженной ноги. Возможно, это повлияло на его шаг, и вскоре судорога скрутила сухожилие под правым коленом.

Что еще хуже — когда он добежал вновь до Врат Рая, оказалось, что солнце опустилось ниже, чем он предполагал. Оно повисло прямо над холмами, и Карим, начиная новый этап — он молил Аллаха, чтобы этот оказался предпоследним, — быстро терял силы, испытывал страх, что времени уже не хватит, и в целом был охвачен самой черной тоской.