Участники состязания пробежали зигзагами по территории медресе и продолжили свой путь к майдану в центре города, где уже были разбиты два громадных открытых шатра. Один, устланный коврами и разукрашенный парчой, предназначался для придворной знати; там столы были уставлены изысканными яствами и всевозможными винами. В другом шатре, для бегунов низкого рождения, предлагались бесплатные лепешки, плов и шербет; манил он, однако, ничуть не меньше первого. Здесь, у шатров, состязание избавлялось от доброй половины своих участников — с радостными криками те набрасывались на питье и закуски.

Карим, в числе многих других, пробежал мимо палаток, не останавливаясь. Они обогнули по широкой дуге каменные столбы, служившие воротами для игры в конное поло, и прежней дорогой побежали обратно, к Райскому дворцу.

Теперь бегунов стало заметно меньше, к тому же по пути они растянулись, и Карим уже мог без помех выбрать нужный темп.

Перед ним был выбор из нескольких вариантов тактики. Некоторые достигали успеха, не уступая первенства на ранних этапах состязания, обеспечивая себе на утренней прохладе запас, на котором можно было держаться потом. Но когда-то давно Заки Омар учил его: чтобы успешно одолеть такую длинную дорогу, нужно правильно выбрать темп — такой, чтобы исчерпать последнюю каплю сил к самому концу состязания, — и придерживаться этого темпа во что бы то ни стало. Карим был способен выбрать такой идеальный темп и держать его, как упорно идущая рысью лошадь. В римской миле тысяча шагов, по пяти длин стопы в каждом, но Карим, пробегая милю, делал примерно тысячу двести шагов, каждый чуть больше четырех стоп. Спину он держал идеально прямо, голова высоко вскинута, и эти стук-стук-стук его ног по земле, в избранном им темпе, звучали словно голос старого друга.

На такой скорости он уже начал обходить некоторых бегунов, хотя отлично знал, что большинство из них не участвует в состязании всерьез. Карим возвратился к воротам дворца, двигаясь легко, без лишнего напряжения, и переложил в свой колчан первую стрелу.

Мирдин протянул ему целебную мазь от солнечных ожогов, от которой Карим пока отказался, и воду, которую он выпил с благодарностью, но экономно.

— Ты идешь сорок вторым, — сообщил ему Иессей. Карим кивнул и побежал дальше.

* * *

Теперь уже полностью рассвело. Солнце поднялось пока невысоко, но припекало, ясно указывая, что день предстоит очень жаркий. Что ж, этого нужно было ожидать. Иногда Аллах мог смиловаться над бегунами, но чаще всего чатыр проходил под горячим персидским солнцем, превращаясь в тяжелое испытание. Заки Омар достиг своих лучших результатов, заняв в чатыре второе место дважды: когда Кариму было двенадцать лет и четырнадцать. Ему до сих пор помнился тот ужас, который он испытывал, глядя на исчерпавшего последние силы Заки с побагровевшим лицом и едва не выскакивающими из орбит глазами. Заки держался долго, бежал далеко, на пределе своих возможностей, но в каждом чатыре находился один-единственный бегун, который был способен продержаться чуть дольше и пробежать чуть больше.

Карим нахмурился и прогнал эту мысль из памяти.

Преодолеть холмы ему показалось нисколько не труднее, чем на первом этапе забега, и он взбежал на них не задумываясь. Зрителей повсюду стало больше — стояло чудесное летнее утро, а у исфаганцев был праздник. Большинство лавок было закрыто, и вдоль всей дороги стояли или сидели группами люди: армяне отдельно, индийцы отдельно, евреи отдельно, члены ученых корпораций и религиозные деятели тоже держались в кругу своих.

Когда Карим снова подбежал к лечебнице и снова не увидел женщину, которая обещала быть там, он ощутил разочарование. Возможно, однако, что ей не разрешил прийти муж.

Перед медресе собралась целая толпа зрителей, они махали Кариму руками и подбадривали его громкими возгласами.

Добежали до майдана. Там уже веселились вовсю, все равно что вечером в четверг. Музыканты, жонглеры, фехтовальщики, акробаты, танцовщицы, факиры — все старались развлечь зрителей, а бегуны, на которых почти не обратили внимания, обежали площадь по краю.

Кариму стали встречаться выдохшиеся участники состязания — они лежали или сидели на обочинах.

Перекладывая в колчан вторую стрелу, он снова отказался от настойчиво предложенной Мирдином мази. В глубине души он со стыдом признавал, что делает это по одной причине: кожа после мази не очень хорошо смотрится, а ему хотелось показаться возлюбленной в лучшем виде. Да все равно, он сможет получить мазь, когда пожелает — они уговорились заранее, что Иессей, начиная с этого этапа, будет сопровождать его на своем гнедом. Карим хорошо себя изучил. Близилось время первого серьезного испытания его духа, ибо до сих пор он всегда чувствовал себя опустошенным, пробежав двадцать пять римских миль.

Трудности возникли примерно так, как он ожидал. Поднимаясь на холм по улице Тысячи садов, он почувствовал, что натер правую пятку. Невозможно пробежать такое большое расстояние и совсем не повредить ног, так что нужно просто не обращать на это никакого внимания, но вскоре добавилась еще и боль в правом боку. Она пульсировала, нарастала, пока он не начал судорожно вздыхать от боли всякий раз, когда правая нога касалась земли.

Карим махнул рукой, подозвал Иессея. У того за седлом был мех с водой, однако теплая водичка, отдающая кожей козла, не очень-то облегчила его страдания.

Но вот он приблизился к медресе и сразу углядел на крыше больницы ту женщину, которую уже давно высматривал. Ему показалось, что все боли и тревоги разом отступили, оставили его.

* * *

Роб неотступно следовал за Каримом, словно верный оруженосец за рыцарем. Когда приблизились к маристану, он увидел Мэри, они ласково улыбнулись друг другу. В своем черном траурном одеянии она была бы незаметна в толпе, если бы не лицо: на нем не было ни румян, ни притираний, но оно было открыто, а лица всех прочих женщин вокруг скрывались за тяжелыми черными покрывалами, какие и положено носить на улице. И все, кто был на крыше, держались подальше от его жены, словно опасались, как бы она не развратила их своими европейскими манерами.

Женщин сопровождали рабы. Роб узнал евнуха Вазифа, который стоял позади маленькой фигурки, закутанной в бесформенные черные одежды. Лицо ее скрывала вуаль из конского волоса, но он не мог не заметить глаза Деспины и направление ее взгляда.

Проследив это направление до фигуры Карима, Роб увидел и то, отчего у него сперло дыхание в груди: Карим тоже отыскал Деспину и не сводил с нее глаз. Пробегая мимо нее, он поднял руку и прикоснулся к висящей на шее ладанке.

Робу показалось, что такую открытую демонстрацию чувств должны были заметить все вокруг, но гомон толпы, подбадривающей бегунов, ни капельки не изменился. Проезжая у стен медресе, Роб старался отыскать взглядом среди зрителей Ибн Сину, но того нигде не было видно.

* * *

Карим убегал от боли в боку до тех пор, пока она не пошла на убыль и не исчезла совсем, а на натертую ногу он просто не обращал внимания. Начала сказываться усталость, вдоль всей дороги люди на запряженных осликами телегах подбирали бегунов, которые не в силах были состязаться дальше.