Победы и слава императора льстили патриотическим чувствам народных масс, но не только. «Его симпатии были искренне на стороне простых людей: крестьян, солдат, ремесленников, рабочих, — писал выдающийся историк эпохи империи Луи Мадлен, — они угадывали ее и платили ему той же симпатией».

«Я был не только, как говорили, императором солдат, я был императором крестьян, императором простых людей, всей Франции, — вспоминал Наполеон на острове Святой Елены. — Я вышел из рядов народа, мой голос отвечал его гласу. Вы видели этих новобранцев, детей крестьян… Я не льстил им, я обращался с ними порой сурово, но они от этого не любили меня меньше, они были до конца рядом со мной, они кричали „Да здравствует император!“»

Что касается элит, их одобрение было не столь однозначным. Промышленная буржуазия в основном горячо поддерживала режим империи, а торговая, в связи с континентальной блокадой и многочисленными затруднениями для коммерции, вызванными войнами, естественно, относилась к империи скорее прохладно. Однако в общем и целом, несмотря на то, что капиталисты отрицательно восприняли испанскую войну, пока успех был на стороне императора, последний мог не сомневаться, что буржуазия на его стороне.

Старая аристократия частично продолжала фрондировать, что давало хорошую пищу для рапортов Толстого или Чернышёва. Однако успехи императора и блеск его двора все более и более привлекали старую знать. Граф д’Оссонвилль вспоминал, что его дед, закоренелый роялист, узнав о блистательной победе Наполеона над пруссаками, воскликнул: «Какой человек, какой человек! Как жаль, что он не законный монарх!» После брака с Марией-Луизой значительная часть даже самой старой и знатной аристократии поспешила присоединиться к системе. Что уж говорить, если даже виконт де Нарбонн, выходец из одной из самых знатных семей старой Франции, внебрачный сын короля Людовика XV, занимавший при Людовике XVI пост военного министра, рассматривал за честь стать генерал-адъютантом императора.

Однако не эти, даже самые лучшие представители старой знати определяли отныне облик страны и, хотя эти люди составляли во многом придворный штат, они не были главной элитой империи. Император желал вознаградить тех, кто жертвуют собой на службе стране. Наполеону удалось создать такую систему, при которой если и не каждый власть имущий был достойным человеком, то, по крайней мере, именно достойные люди определяли стиль поведения, нравы и ценности общества.

Перси, один из выдающихся хирургов того времени, добившийся славы, денег и высокого положения в системе официальной иерархии, записал в своем дневнике, который он вел лично для себя: «Небо благословило мою деятельность. Я старался выполнять мой долг как честный гражданин, без интриг, без способов, недостойных порядочного человека. И я сделал свою карьеру… Получилось, что, занимаясь людьми малыми в этом мире, я добился внимания великих».

В обществе, созданном Наполеоном, во главу угла были поставлены прежде всего воинские добродетели — отвага, самопожертвование, воинская честь. В этих добродетелях император видел нечто большее, чем необходимые качества воинов-профессионалов. В воинском, рыцарском духе император искал моральный стержень общества.

Император решительно отвергал буржуазный социум, где ценность человека определяется только количеством денег на его банковском счете. «Нельзя, чтобы знатность происходила из богатства, — говорил он Рёдереру, видному политическому деятелю эпохи Республики и Империи. — Кто такой богач? Скупщик национальных имуществ, поставщик, спекулянт, короче — вор. Как же основывать на богатстве знатность?»

Одновременно, уважая традиции старого дворянства, император не считал, что достаточно происходить из знатного рода, чтобы иметь право на власть и почести. «Вы дали себе труд родиться, только и всего», — мог повторить Наполеон вслед за Фигаро, обращаясь к старой аристократии. По его мнению, происхождение из древней знатной семьи было хорошей форой для молодого человека, но не более.

Кровь, пролитая на поле сражения, самопожертвование во имя общего блага, воинская честь — вот что должно было, по мысли императора, стать основой для новой элиты. В обществе Старого порядка воинская элита сформировалась в незапамятные времена. Она стала чисто наследственной, и, признавая равенство всех людей перед Богом, средневековая знать и вельможи XVI–XVII вв. образовали замкнутую касту, почти непроницаемую для простолюдинов. Наполеон дал шанс вернуться к истокам и открыл возможность для всех без исключения тяжелыми ударами меча выковать свой дворянский герб.

«Когда кто-нибудь испрашивал у императора милость, будь то на приеме или на воинском смотру, он обязательно задавал вопрос просителю, был ли тот ранен? Он считал, что каждая рана — это часть дворянского герба. Он почитал и вознаграждал подобную знатность», — написал в своих мемуарах генерал Рапп. Сам осыпанный почестями отважный воин мог подтвердить своим примером этот максим. Он всегда шёл первым в самое пекло боя и был ранен 23 раза!

«Действительно благородным является тот, кто идет под огонь, — совершенно однозначно высказался император в разговоре со своим адъютантом Гурго. — Я отдал бы мою дочь за солдата, но никогда — за администратора… Я могу любить только воинов». «Быть офицером — это значило тогда быть знатным, перед воинским мундиром все склонялось, и перед воинской славой меркло все остальное…» — отмечал другой мемуарист.

Император старался сделать так, что воинская слава затмевала все остальное. Самопожертвование людей во имя отечества и общего блага должны были восславить художники и скульпторы, композиторы и музыканты, писатели и поэты. Мало того что достойного воина щедро вознаграждали, эту награду стремились преподнести так, чтобы поднять человека в его собственных глазах, заставить его почувствовать ответственность и проникнуться желанием совершить еще большие подвиги.

Вручая контр-адмиралу Верюэлю награду за удачный морской бой против англичан, Наполеон сказал: «Ваши блистательные заслуги, господин контр-адмирал, вызывают восхищение всех французов. Вы отбросили вражеские эскадры, как достойный преемник славы Дюге-Труэна и Рюйтера. Примите же от имени Победы лавры, которые заслужили ваша доблесть и ваше мастерство».

Если же герой погибал в бою, то император стремился воздать ему наивысшие почести. Когда тело маршала Ланна, павшего в битве под Эсслингом, привезли в Париж, по приказу императора была устроена такая пышная церемония, какой Париж еще не знал. Тело маршала везли в Пантеон на огромном катафалке, убранном пучками вражеских знамён, взятых в боях, его эскортировала целая дивизия: генералы и штаб в раззолоченных мундирах, пехота и конница в полном снаряжении, артиллерия с пушками и зарядными ящиками, инженерные войска. Огромный кортеж двигался между рядами всех войск гарнизона, стоявших под ружьем в парадной форме, склонялись знамена, звонили колокола всех церквей Парижа, и, не переставая, раздавался грохот пушек, отдававших артиллерийскими залпами честь герою, погибшему смертью храбрых.

Неслучайно поэтому вся молодежь Франции только и мечтала, что о воинской карьере. На уроках в лицеях и военных школах беспрестанно изучали деяния героев древности, а Плутарх с его «Сравнительными жизнеописаниями» был поистине заменителем Библии. «Мысли о воинских подвигах кипели в голове всех молодых людей, — рассказывает капитан Блаз, — а бессмертные свершения нашей армии заставляли биться сердца и наполняли их благородным энтузиазмом».