Рыжая две недели с синяками ходила… Ван Ваныч едва загладил скандал.

В августе Капитолина сдала экзамены в кооперативный техникум на вечернее отделение. Теперь вечерами Капитолина сидела на занятиях, смотрела в окно на осень, а потом на снега, а к полуночи бежала по прямому пути к болотам, где сидела на телеге и ждала ее Зойка. Потом они топили печь в комнате, а утром уходили в магазинчик, и все шло по кругу.

Оттепель в этом году выдалась ранняя. Уже в конце февраля стал крошиться ледок на болотах. Сосули повисли со всех крыш, и голубиная воркотня сопровождала народ весь день.

А потом умер Сталин.

Народ притих вначале, потом бабы заголосили, будто война опять началась. Неделя похорон прошла словно в черном тумане.

А потом Зойку посадили…

Как-то к утру у нее вдруг загорелась толевая крыша магазинчика. Пока тушили, многое разворовали…

Рыжая донесла, что все Зойка стаскала себе в дровяной сарайчик, где у нее и нашли почему-то куль муки и коробки с макаронами, и сахар…

Дали ей десятку. Ван Ваныч молчал, потому что ночевал в эту ночь у Зойки. А Капитолине Зойка сама запретила что-то говорить. Мол, ничего не знаю. Приезжала иногда проведывать землячку.

– На двоих нам больше дадут, – убедила она Капитолину.

– Прощай, подруга! – крикнула землячка, выходя из суда, Капитолине. – Скажи рыжей: «Я вернусь!»

Капитолину вскоре выселили из барака. В магазинчике она не была трудоустроена. С нее ничего и не спросили… Недели две Капитолина перебивалась на вокзальчике или у однокурсниц, а потом пошла в профсоюз техникума. Ее встретил высокий темноокий парень с густой волной вороных волос.

«Какой красивый», – подумала Капитолина.

Молодой человек долго разглядывал ее студенческий, расспрашивая Капитолину о том, где она живет, и бросая на нее исподволь оценивающие взгляды. Потом вздохнул, шумно выпуская воздух через широкие подвижные ноздри. Он был неприятен Капитолине. Чем красивее казался, тем более неприятен.

– Да, это никуда не годится! – сказал он. – Это не по-советски. Но вам придется перевестись на очное. Другим места отводятся только на время сессии… Кстати, меня зовут Ефим, – помолчав, сказал он. – Обращайтесь, я помогу вам с переводом и оформлением.

Через неделю Капитолина была полноправной студенткой с законной койкой в комнате общежития.

Ефим не оставлял ее без внимания. Вскоре она стала культоргом курса. Распространяла билеты в театры и на концерты. Знала все, что происходит нового в культурной жизни города. Но сама нигде еще не была. То единственное шерстяное платьишко, сшитое под школьную форму, как его ни украшай, а в театр в нем не пойдешь.

Ефим всегда одет с иголочки. Он единственный в техникуме был обладателем американского френча. Брюки всегда наглажены. Рубашки магазинные… Ходит он, высоко подняв породистую красивую голову с густой волною смоляных волос. Он самый яркий в техникуме. Это Капитолина отметила сразу и почувствовала страх в сердце… Она испытала его впервые, но ей показался он знакомым… Это чувство испытала впервые когда-то ее бабка… Большая Павла.

– Вы сами-то почему не бываете в театре?! – спросил Ефим однажды, принимая от нее выручку за билеты. – Нехорошо! Советский работник торговли должен быть культурным! Кстати, в музкомедии премьера! «Сильву» дают. Вот билеты… Один для вас. Бесплатный.

Он поднял на нее большие сливово-черные глаза, и глубинное их мерцание вспыхнуло… Два дня Капитолина перешивала Зойкино нарядное платье под себя и чистила манкой белые ее, чуть маловатые для Капитолины, чесанки.

В театре, прежде чем раздеться, она понаблюдала за публикой, подумала, что она не хуже других, и сдала пальто в раздевалку.

Перед самым звонком Ефим сел рядом с нею и широко улыбнулся…

В антракте взволнованная спектаклем Капитолина машинально глянула в зеркало фойе, увидела красивую, стройную девушку, гладко причесанную, овитую темной косою вокруг головы, с подтянутой осанкою, заметила, как глядят на нее окружающие мужчины, и, очнувшись, по чесанкам и Зойкиному платью узнала себя.

В этот миг Ефим подошел к ней и положил свою руку ей на плечо. Горячий прилив счастья испытала Капитолина, вспыхнула, опустила глаза и быстро отвернулась от зеркала.

– Посмотри, какая прекрасная пара, – грустно сказал он.

Вернувшись домой, она увидела нераспечатанное письмо от Семена на тумбочке. Оно пролежало непрочитанным больше суток…

Перед Новым годом пришло письмо от Зойки. Ей полагалась свиданка, и она просила приехать к ней. На поездку ушла вся стипендия. Зойку перевезли из Магадана под Иркутск на поселение. По случаю ее беременности. Она встретила Капитолину уже совсем круглой, сразу взяла ее сумки и стала есть. Потом утерла рот подолом и горестно вздохнула, глядя на Капитолину.

– Красавица-то какая! Писаная ведь! А пропадешь, как и я!

– Че это я пропаду?!

– Дак род у нас с тобой такой. Мы ведь внебрачные… Так и пойдет по роду… Мне так цыганка в Магадане сказала… Не связывайся ты, Капка, с женатиками! А то пойдешь по рукам… Чужим обмылкам будешь рада. Доброго-то мужика война повыхлестала. А эти пустобрехи так и норовят за твою копеечку с тобой же выспаться. Что я имела от Ван Ваныча?! Пузо только и нажила! Не прогадай красоту свою. Не профыкай!..

Зойка изменилась. Уже от того сдобного кренделька, каким она была в Култуке, ничего не осталось. Исчезли и наивность, и добродушие. Она стала худая, выветренная вся. Волосы торчали космами, потеряв свою пшеничную солнечность. Зойка грубо и ярко красила губы. Голос ее от курева и сквозняков, от грубой пищи становился трескучим и неприятным…

Комнатенка, в которой ее поселили, напомнила Капитолине подсобку в магазинчике. Та же немазанная печурка, колченогий стол и топчанчишко узкий и низкий.

Весь день Капитолина с Зойкой приводили комнату в порядок. Зойка приперла откуда-то известки. Побелили печь, промыли стены, окошко и полы. Потом пошли на железную дорогу воровать уголь. Зима выдалась морозная. Алзамай – поселок в тайге, уже дымился. Снег скрипел и искрился, мерцая крупными ошметками куржака. Набрали два ведра антрациту, гладкого, красивого. Он был разбросан по насыпи вокруг «железки».

Горел он, как факел, а потом давал долгий, малиновый жар.

– Хорошо с тобою! – вздыхала Зойка. – Мне всегда было с тобой хорошо.

Она много ела, даже ночью вставала есть.

– Это хорошо, что ты в торговлю забурилась, – провожая Капитолину, наставляла она. – У торгашей деньги. А мир на деньгах стоит. Главное, мозги не потеряй. Не жадничай. Продавец, который не обвешивает, еще не родился. В торговле все жулики! А как же! У ручья стоять да не напиться?! Десять грамм, двадцать, глядишь, сотня в кармане. И не обидится никто! И будет с тебя. Сыта будешь, и в порядочных ходить. Не хапай, главное! И от мужика голову не потеряй! Они нами правят, как вожжами подхлестывают. Не теряй умишко-то.