Город Нисибин, осажденный римлянами, сопротивлялся недолго и пал через неделю. После грабежей и насилий, устроенных истосковавшимися по сражениям легионерами, все успокоилось, и в теплой безмятежности и блаженной неге солдаты расслабились и забыли прежние обиды. На большой вилле местного богача-мигдона Лукулл с досадой выслушивал известия о постепенном восстановлении Митридатом своей власти в Понте и с тревогой поглядывал на помощника. Помощник командующего, зачитав донесение Фабия, начал возмущаться:

– Они что там, совсем потеряли чувство ответственности?

– Спокойно! – сказал Лукулл. – Фабий Адриан никогда и не отличался высоким полководческим талантом. В семье Фабиев это наследственное. Меня удивляет другое: куда смотрит Сорнатий? Подготовь приказ о переподчинении Сорнатия и Фабия Триарию. Ему я доверяю больше.

В этот момент в зал, где Лукулл сидел за письменным столом, влетел секретарь:

– Проконсул, из Рима прибыл сенатор Катон и с ним десять человек.

Лукулл встрепенулся и немедленно поспешил на выход. На площади перед виллой он увидел сенатора в тоге с широкой красной каймой, в обуви того же цвета, с золотым кольцом на пальце и десять римских чиновников в белых тогах, стоящих позади него в окружении охраны – ликторов с пучками вязовых прутьев, перетянутых красным шнуром и лавровыми листьями, с воткнутой секирой. На площадь подтягивались префекты, трибуны, центурионы и солдаты Лукулла.

Сенатор Катон, лидер сенатского большинства, был человеком строгих нравов и ярым сторонником республиканских идей. Его строгое лицо говорило о готовности к жертвенности и даже смерти ради идеи.

– Приветствую тебя, проконсул Лукулл! – выкрикнул он.

– Приветствую тебя, сенатор Катон! – громко сказал Лукулл.

– Прими поздравления сената в связи с завоеванием Понтийского царства, – продолжал Катон, – и мои заверения, что сенатское большинство всегда будет поддерживать твои начинания во имя возвеличивания Римской республики.

– Во славу Рима! – громко и четко сказал Лукулл.

– Мы прибыли почтить твои победы, и, в соответствии с законом республики, я привез комиссию сената в количестве десяти человек для устройства дел в Понте.

Лукулл вспомнил о давнишнем своем донесении в столицу, в котором писал, что с Митридатом покончено. Как некстати эта комиссия!

– Я полагаю, комиссии будет чем заняться, – неуверенно сказал он.

Вдруг раздался топот строевого шага, и на площадь вышла неполная когорта легионеров – развернутый строй глубиной восемь рядов, все в доспехах и с обнаженными мечами. Лукулл сразу понял, что солдаты устроили представление, но молчал, так как сделать ничего не мог. А солдаты, нагоняя страх на невидимого противника, прокричали свой боевой клич, будто подбадривая воинов, идущих на врага, которого, естественно, не было:

– Viva la muerte![33]

Громкий раскатистый звук пронесся по всей крепости. Все вздрогнули, а солдаты, помахав ради потехи мечами, двинулись строевым шагом на выход с площади. Катон, который был старым другом Лукулла, повернулся к нему с обескураженным лицом. Члены комиссии, ехавшие в Понт для окончательного устройства этой страны, испуганно озирались и переглядывались.

– Сенатор Катон, прошу ко мне! – сказал Лукулл. – Членов комиссии разместят мои помощники.

Устроившись в креслах в одном из залов виллы, друзья молча смотрели друг на друга, а потом Катон спросил:

– Лициний, что это было? Неужели знаменитым полководцем помыкают его солдаты?

– Марк, сенат своим постановлением уволил их со службы, и они решили, что я больше не имею права им приказывать.

– Понтийское царство считают в Риме покоренной страной.

– Митридат вновь набирает силу.

– Понимаю, – сказал Катон. – В Риме думают, что страны Азии – легкая добыча и средство наживы. Но я-то знаю, что ты добился успеха благодаря собственному мужеству и искусству полководца.

– Число моих врагов в Риме множится? – с горечью в голосе спросил Лукулл.

– Твой враг в сенате – Гай Меммий. Он трубит, что ты специально затягиваешь войну, чтобы нажиться на ней, и настраивает народ против тебя.

– Кажется, Цицерон сказал: «Если мы хотим пользоваться миром, приходится сражаться».

Катон огляделся и, увидев дорогую мебель, картины и скульптуру, сказал:

– Ты падок на тщеславную роскошь. Клинии, застланные пурпурными тканями, кубки и чаши, украшенные драгоценными камнями!

– Марк, я коллекционирую картины, статуи, чаши, кубки, греческие книги. Надеюсь в будущем привить римской знати хороший вкус.

– Лициний, даже здесь, в Азии, ты, как и дома, склонен к роскоши в быту.

– Я люблю все красивое и необычное, – улыбнулся Лукулл.

Он разлил вино в необыкновенно красивые кубки, увезенные из Армении, и, полюбовавшись игрой солнечного света на них, подал один сенатору. Тот отпил терпкое и в меру вяжущее вино, поднял бровь и одобряюще кивнул.

– Понтийский царь Митридат, – сказал он, – настолько деятельный и неуловимый, что, наверное, никогда не остановится.

– Я сейчас в том положении, когда осталось только философствовать, – невозмутимо сказал Лукулл. – Мои солдаты не хотят воевать с Митридатом, а я, завершая войну, так и не поймал злодея. А знаешь, Митридату не откажешь в дерзкой отваге и неукротимой энергии, но все равно Римская республика постепенно подчинит своей власти все окружающие ее государства. Дело времени. И злодей рано или поздно будет повержен.

– Согласен, – сказал Катон. – В предыдущих двух войнах с Римом он терпел поражения. История – как упрямый механизм: все кровавые события повторяются снова и снова.

– У Митридата нет полководческого таланта. – Лукулл отпил вино из золотого кубка и продолжил: – Я могу тебе назвать его главную ошибку. Он не превратил народы, нации и племена своей державы в единый организм с сильной центральной властью во главе.

– Понимаю, его государство неустойчивое.

– Знаешь, Марк, итог будет закономерным. От Митридата все отвернутся, поскольку он не сможет дать аристократии своей державы ни стабильности, ни доходов от торговли. Его ждет бесславная гибель.

– И это будет большой удачей для Рима! – встрепенулся Катон.

– Не обольщайся, если думаешь, что Рим – это навечно. Фундамент уже шатается. У нас, как и в державе Митридата, тоже много проблем.

– Да, Лициний! Стучится в дверь военная диктатура, и кто станет диктатором – вот вопрос! Я как раз проделал весь путь к тебе ради этого вопроса! – воскликнул Катон. – Ты – самый известный полководец, который рьяно стоит за республику, и нам нужна твоя поддержка.

– Находясь здесь, в Азии, я отчетливо увидел связи, определяющие ход развития истории, – произнес Лукулл. – Должен сказать, что, в отличие от Митридата, армянский царь Тигран может влиять на исторические процессы, так как к нему прислушивается весь Восток. Например, если Риму грозит диктатура, то встанут вопросы: кого Тигран II примет в качестве диктатора? кому захочет подыграть, перед кем склонит голову? или возглавит сопротивление и объединит вокруг себя всю Азию?