— Слушай, я голоден…

— А я что, аппетитно выгляжу? — огрызнулась старуха и окинула Калама быстрым оценивающим взглядом. — И руки-то смотри не распускай!

Она принялась обыскивать комнатку, обнюхивать углы, присела даже, чтобы заглянуть в кувшин.

— Я изучила каждую каморку, каждое укрытие, — пробормотала далхонка, качая головой. — Как же иначе? Обернувшись, я всюду побывала…

— Ты одиночница? Ах, да, пауки…

— Ах ты умник и красавец!

— Так обернись снова. Тогда сможешь обыскать…

— Если обернусь, на меня начнётся охота! О нет, старая Могора не такая дура, она на такое не купится! Я его найду! Вот увидишь!

И старуха выбежала из комнатки.

Калам вздохнул. Если повезёт, оставаться с этой парочкой не придётся долго.

Рядом с ухом послышался шёпот Искарала Прыща:

— Уф! Чуть не попался!

Скула и надбровье были раздроблены, обломки держались на полосках старых сухожилий и мускулов. Если бы глаз не усох давным-давно в горошину, белоснежный скимитар лиосана рассёк бы и его.

Конечно, зрение Онрака не пострадало, ибо все его чувства существовали лишь в призрачном огне Обряда Телланна, невидимой аурой обволакивавшего изувеченное тело, пылая памятью о полноте, о жизненной силе. Потому исчезновение левой руки породило странное, тошнотворное чувство противоречия, будто рана кровоточила одновременно в призрачном пространстве Обряда и физическом мире. Через неё вытекала сила, самость, так что мысли воина начали путаться, его одолевало ощущение эфемерной… истончённости.

Онрак стоял неподвижно, глядя, как его сородичи готовятся к обряду. Теперь он оказался вне их круга и не был больше способен соединить свой дух с их душами. От этого мучительного факта в сознании воина произошла странная смена перспективы. Теперь он видел лишь физическое — духовные образы стали незримы для его глаз.

Иссушенные трупы. Жуткие. Лишённые величия, насмешка над всем, что было некогда благородным. Долг и отвага обрели одушевлённое воплощенье. Им и были т’лан имассы вот уже сотни тысяч лет. Но лишённые всякого выбора, эти добродетели — отвага и долг — превратились в пустые, бессмысленные слова. Зависли, утратив сколько-нибудь значимую нравственную силу, невидимым мечом над головой, смысл, каким бы ни была его природа, был потерян — какой бы порыв ни стоял за действием. Любым действием.

Онрак подумал, что теперь-то наконец, глядя на своих прежних сородичей, видит то, что видят все не-т’лан имассы: ужасных неупокоенных воинов.

Давнее, устаревшее прошлое, которое отказывается обращаться в пыль. Жестокое напоминание о строгости нравов, о непримиримости и обете, доведённых до безумия.

Таким видели и меня самого. И, наверное, видят до сих пор. Трулл Сэнгар. Эти тисте лиосаны. Таким. Что же я чувствую? Что должен чувствовать? И когда в последний раз мои чувства имели хоть какое-то значение?

Рядом заговорил Трулл Сэнгар:

— Будь ты кем угодно другим, я бы решил, что ты задумался, Онрак.

Эдур сидел на низкой стене, положив у ног ящик с морантской взрывчаткой.

Тисте лиосаны разбили лагерь неподалёку. Выставили часовых, насыпали между всеми одноместными палатками небольшие валы из обломков, поставили коней в импровизированный загон из верёвок — во всём проявляли точность и тщательность, граничившие с одержимостью.

— Или наоборот, — продолжил миг спустя Трулл, глядя на лиосанов, — быть может, твой народ и состоит из великих мыслителей. Разгадавших все великие тайны бытия. Умеющих дать правильные ответы… если бы только я мог задать правильные вопросы. Хоть я и благодарен тебе за товарищество, Онрак, должен признаться, ты просто невыносим.

— Невыносим. Да. Мы все такие.

— А твои друзья собираются расчленить то, что от тебя осталось, когда мы вернёмся в свой родной мир. Будь я на твоём месте, я бы уже до самого горизонта добежал.

— Бежать? — проговорил Онрак, обдумал эту возможность и кивнул. — Да, именно это и делают отступники — те, за кем мы охотимся, точнее, охотились. И да, теперь я их понимаю.

— Они не просто сбежали, — сказал Трулл. — Они нашли кого-то или что-то, чему теперь служат, чему поклялись в верности… хотя для тебя — по крайней мере, сейчас — этот выход недоступен. Если, конечно, ты не выберешь этих лиосанов.

— Или тебя.

Трулл бросил на него ошеломлённый взгляд, затем улыбнулся:

— Забавно.

— Разумеется, — добавил Онрак, — Монок Охем оценит такое деяние как преступное, столь же предосудительное, сколь и то, что совершили отступники.

Т’лан имассы уже почти завершили приготовления. Заклинатель костей начертил заострённым ребром бхедерина в засохшей грязи круг диаметром в двадцать шагов, а затем рассыпал внутри него семена и дымные облака спор. Ибра Голан со своими двумя воинами поставили некое подобие меточного камня — вытянутый обломок сложенной из обожжённых кирпичей стены — в дюжине шагов за пределами круга и по указке Монока Охема постоянно его поправляли в запутанной игре света от двух солнц.

— Дело нелёгкое, — заметил Трулл, глядя, как т’лан имассы опять передвигают камень, — так что, похоже, кровь моя ещё некоторое время пребудет в безопасности.

Онрак медленно повернул изуродованную голову, чтобы получше рассмотреть тисте эдур.

— Это тебе нужно бежать, Трулл Сэнгар.

— Твой заклинатель сказал, что ему понадобится лишь капля-другая.

Он уже… не мой заклинатель.

— Верно. Если всё пойдёт как задумано.

— А что, не должно?

— Тисте лиосаны. Куральд Тирллан — так они называют свой Путь. Сенешаль Йорруд — не чародей. Он жрец и воин.

Трулл нахмурился:

— У тисте эдур, моего народа, всё точно так же, Онрак…

— И в этом качестве сенешаль должен преклонить колени перед своей силой. Там, где чародей силой повелевает. Ваш подход опасен, Трулл Сэнгар. Вы считаете, будто эту силу дарует вам некий благой дух. Если духа этого сместят или подчинят, вы об этом можете даже не догадываться. И тогда — становитесь жертвами, инструментами, поставленными на службу неведомым целям.

Онрак замолчал и посмотрел на тисте эдур… увидел, как смертельная бледность выпила жизнь из глаз Трулла, как на его лице застыло выражение чудовищного открытия. И вот я даю ответ на вопрос, который ты ещё не задавал. Увы, всеведущим меня это не делает.

— Дух, который дарует силу этому сенешалю, быть может, совращён. И мы этого никак не узнаем… пока означенная сила не вырвется на волю. И даже тогда… злонамеренные духи отлично умеют прятаться. Тот, кого называли Оссериком… пропал. Люди знают его как Осрика. Нет, мне неведомо, откуда знает это Монок Охем. А значит, рука, дающая силу сенешалю, вероятнее всего принадлежит не Оссерику, а какой-то иной сущности, которая приняла облик и имя Оссерика. Однако эти лиосаны продолжают действовать, не ведая о том.