Сейчас он принес письма для Луизы, и не одно, а целых два.

Вероятно, их следовало прочесть одно за другим, ибо посланный протянул ей одно письмо и сделал знак, чтобы она читала его прежде, чем он отдаст второе.

В первом содержался печатный оттиск циркуляра, обращенного ко всем кредиторам банкирского дома Беккеров и составленный, как мы помним, в следующих выражениях:

«Владельцы банкирского дома Беккер из Неаполя имеют честь предупредить всех лиц, с коими они состоят в деловых отношениях, в частности тех, кто мог бы предъявить им какие-нибудь долговые требования, что вследствие смертного приговора владельцам банка, вышеназванный банк начнет ликвидацию дел с завтрашнего дня, 13 июня, то есть со дня их казни.

Срок ликвидации определен в один месяц.

Выплаты будут производиться безотлагательно.

Неаполь, 12 июня 1799 года.

Андреа Беккер».

По мере того как Луиза читала вслух это мрачное послание, голос все больше изменял ей, а при словах «вследствие смертного приговора владельцам банка» бумага выскользнула из ее дрожащей руки, и дыхание у нее перехватило.

Зарыдав, она бросилась на шею Сальвато; он крепко прижал ее к груди, а Микеле тем временем поднял бумагу и прочитал ее от первой до последней строки.

Затем воцарилось мучительное молчание.

Но Клагман прервал его.

— Сударыня, — сказал он, — прочитанная вами бумага — это циркуляр, адресованный всем; но я принес еще одно письмо от Андреа Беккера — оно адресовано лично вам и содержит его последнюю волю.

Сальвато разжал объятия, чтобы Луиза могла взять это завещание молодого Беккера. Она протянула руку, взяла письмо, потом нераспечатанным передала его Сальвато.

— Читай, — проговорила она.

Первым побуждением молодого человека было мягко отстранить ее руку, но Луиза настаивала:

— Разве вы не видите, друг мой, что я не в состоянии сама это прочитать?

Тогда Сальвато распечатал письмо и, все также обнимая Луизу, при свете стоявших на камине свечей прочел вслух следующие строки:

«Сударыня!

Если бы я знал какое-нибудь создание более чистое, чем Вы, я поручил бы ему святое дело, что оставляю Вам, прощаясь с жизнью.

Все наши долги выплачены, ликвидация произведена. В нашем банке остается сумма приблизительно в четыреста тысяч дукатов.

Эту сумму мы с отцом предназначаем для облегчения участи жертв гражданской войны, в которой погибаем и сами, — предназначаем независимо от того, какие принципы исповедовали эти люди, в чьих рядах они сражались.

Для мертвых мы не можем сделать ничего, кроме как, умирая, молиться за них. Но мы можем кое-что сделать для живых, по нашему разумению, тоже жертв, — для детей и вдов людей, так или иначе павших на войне; только в наш последний час увидели мы эту войну в истинном свете и с горечью называем ее братоубийственной.

Но чтобы распределить сумму в четыреста тысяч дукатов разумно, справедливо и беспристрастно, мы отдаем ее, сударыня, в Ваши благословенные руки: мы уверены, что Вы разделите ее между нуждающимися по чести и совести.

Это последнее доказательство доверия и почтения говорит Вам, сударыня, что мы нисходим в могилу убежденными в Вашей непричастности к преждевременной и кровавой нашей кончине и виним в ней лишь злой рок.

Надеюсь, что письмо это будет Вам передано сегодня вечером и нам дано будет утешение узнать перед смертью о принятии Вами миссии, имеющей целью призвать милосердие Небесное на ваш дом и благословение бедняков на нашу могилу!

Я умираю с теми же чувствами, с какими жил, по-прежнему называя себя Вашим, сударыня, почтительным поклонником.

Андреа Беккер».

Это письмо, в противоположность первому, казалось, придало Луизе сил. Пока Сальвато, пытаясь сладить со своим волнением, дрожащим голосом читал его, она радостно подняла голову, опущенную в ожидании проклятия, и торжествующая улыбка засияла на ее заплаканном лице.

Она приблизилась к столу, где находились чернила, перо и бумага, и написала следующие слова:

«Когда пришло Ваше письмо, я собиралась уехать, покинуть Неаполь; теперь я остаюсь, дабы исполнить возложенный на меня священный долг.

Вы верно судите обо мне. И говорю Вам, как скажу Господу нашему, перед которым Вы скоро предстанете, а вслед за Вами, быть может, и я, — повторяю Вам: я невиновна.

Прощайте!

Ваш друг в этом мире и в мире ином, где, надеюсь, мы свидимся.

Луиза».

Закончив этот ответ, Луиза передала листок Сальвато; тот с улыбкой взял его, склонившись перед ней, и, не читая, протянул его Клагману.

Посланный вышел в сопровождении Микеле.

— Значит, ты остаешься? — спросила Нанно.

— Остаюсь, — откликнулась Луиза, чье сердце безотчетно искало предлога не расставаться с возлюбленным и, может быть не отдавая себе отчета, ухватилось за тот, что предлагал осужденный.

Нанно подняла руку к небу и торжественно изрекла:

— Ты, любящий эту женщину как свою душу и больше жизни, будь свидетелем: я сделала все, что могла, для ее спасения. Будь свидетелем, что я открыла ей глаза на грозящую погибель, предлагала ей бежать и, вопреки долгу тех, кому дано видеть будущее, обещала ей помощь и опору. Как бы жесток ни был твой жребий, не проклинай старую Нанно, напротив, скажи, что она совершила все возможное для твоего спасения. Прощай. Ты видишь меня в последний раз.

И, скользнув во мрак, с которым смешалось ее темное одеяние, колдунья исчезла, прежде чем молодая пара успела ее задержать.

Луиза и Сальвато не успели еще обменяться ни словом, как вернулся Микеле.

— Будь спокойна, сестрица, — сказал он. — Скоро для Беккеров не останется никаких тайн, они узнают, кого им надо проклинать как доносчика. Хуже виселицы меня ничего ожидать не может; что ж, прежде чем меня повесят, я хоть исповедуюсь.

Молодые люди взглянули на Микеле с удивлением, но тот продолжал:

— Нельзя терять время на объяснения, ночь наступает, и вы знаете, что надо делать.

— Верно, — ответил Сальвато. — Ты готова, Луиза?

— Я приказывала подать карету к одиннадцати часам, должно быть, она у крыльца.

— Да, я ее видел, — сказал Микеле.

— Хорошо, Микеле. Вели перенести туда вещи, уложенные в сундук, они потребуются мне в Кастель Нуово. А я тем временем отдам кое-какие распоряжения Джованнине.

Она позвонила, но напрасно: девушка не появилась.

Луиза позвонила еще раз. Тщетно смотрела она на дверь, в которую должна была войти служанка, — дверь не отворялась.