Теперь и Гитлер проявил интерес к этой проблеме, и 7 июня 1944 года в Оберзальцберге состоялось особое совещание, в котором участвовали также Кейтель, Фромм и полковник фон Штауффенберг.

Графа Штауффенберга на должность начальника штаба армии резерва выдвинул генерал Шмундт, главный адъютант Гитлера. Как объяснил мне Шмундт, он надеялся, что Штауффенберг, считавшийся одним из самых энергичных и компетентных офицеров немецкой армии, сумеет стимулировать сникшего Фромма. Да и Гитлер время от времени призывал меня теснее сотрудничать со Штауффенбергом и во всем ему доверять. Несмотря на боевые ранения, Штауффенберг (он потерял на фронте глаз, правую руку и два пальца левой руки) сохранил юношеский оптимизм и обаяние. Его характер формировался под взаимоисключающим влиянием окружения поэта Штефана Георге и Генерального штаба, а потому Штауффенберг был на удивление возвышенной натурой и в то же время по-военному педантичен. И без рекомендации Шмундта мы поладили бы со Штауффенбергом. После событий, которые всегда будут ассоциироваться с его именем, я часто думал о нем и решил, что самой подходящей для него характеристикой была бы фраза Гёльдерлина: «Если не рассматривать такого человека в контексте суровых обстоятельств, подавляющих его нежную душу, то его характер кажется противоестественным и парадоксальным».

Это совещание имело продолжения 6 и 8 июля. Гитлер, Кейтель, Фромм и остальные офицеры сидели за круглым столом у большого окна в гостиной Бергхофа. Штауффенберг, сжимавший очень пухлый портфель, оказался рядом со мной. Он подробно рассказал, как армия резерва будет осуществлять план «Валькирия». Гитлер слушал внимательно и одобрил большинство предложений. Наконец-то он решил – в случае начала военных действий на территории рейха – передать военному командованию всю исполнительную власть, а политической администрации, то есть гауляйтерам – как рейхскомиссарам по обороне, – оставить лишь функции советников. Военному командованию предоставлялось право отдавать все необходимые приказы федеральным и местным чиновникам без согласования с гауляйтерами.

Случайно или умышленно, но тогда в Берхтесгадене собралось большинство главных военных участников заговора. Как теперь мне известно, всего за несколько дней до тех совещаний они решили совершить покушение на Гитлера, и бригадный генерал Штифф уже приготовил бомбу. У меня возникли разногласия с Кейтелем по вопросу о призыве в армию рабочих, имевших отсрочку, и 8 июля я встретился с генералом Фридрихом Ольбрихтом для обсуждения этой проблемы. Как часто бывало и прежде, Ольбрихт стал жаловаться на трудности, неизбежно возникающие из-за разделения вооруженных сил на четыре рода войск. По его словам, если бы не существующее между родами войск соперничество, сухопутные армии можно было бы пополнить сотнями тысяч молодых солдат из военно-воздушных сил.

На следующий день в отеле «Берхтесгаденер-Хоф» я встретился с генерал-квартирмейстером сухопутных войск Эдуардом Вагнером, начальником службы связи при Верховном главнокомандовании генералом Эрихом Фельгибелем, помощником начальника Генерального штаба генералом Фрицем Линдеманом и начальником организационного управления Верховного командования сухопутных войск (ОКХ) Хельмутом Штиффом. Все они были участниками заговора, и ни одному из них не суждено было прожить больше нескольких месяцев. В тот день все они пребывали в весьма беззаботном настроении, как часто бывает с людьми, принявшими судьбоносное решение и понимающими, что отступать некуда. В «Служебном дневнике» отмечено мое удивление их несерьезным отношением к катастрофическому положению на фронте: «По словам генерал-квартирмейстера, трудности весьма незначительны… Генералы не видят в ситуации на Восточном фронте оснований для тревоги».

Всего за неделю или две до этой встречи генерал Вагнер обрисовал Гитлеру ту же самую ситуацию в самых мрачных тонах и в общих чертах изложил свои требования к военной промышленности в случае дальнейшего отступления. Требования были совершенно неисполнимыми, и сейчас я склонен думать, что его единственной целью было показать Гитлеру: армию больше невозможно обеспечивать вооружением и мы катимся в пропасть. Я не присутствовал на том совещании, а мой помощник Карл Заур отчитал гораздо более старшего генерал-квартирмейстера, как провинившегося мальчишку, и Гитлер его поддержал. Я пригласил Вагнера, чтобы продемонстрировать мое неизменное расположение к нему, а натолкнулся на полное равнодушие к столь тревожившей его прежде проблеме.

Мы детально обсудили печальные результаты несовершенства системы снабжения войск. Генерал Фельгибель рассказал о разбазаривании людей и материалов только из– за того, что каждый род войск имеет собственную систему связи, к примеру, военно-воздушные и сухопутные силы проложили отдельные линии связи в Афины и Лапландию. Сотрудничество в подобных вопросах привело бы не только к экономии средств, но и увеличило бы боеспособность войск, однако Гитлер и слышать не желал ни о каких переменах. Я также перечислил преимущества единоначалия в производстве вооружения для всех родов войск.

Несмотря на частые откровенные беседы с заговорщиками, я понятия не имел об их планах. Только однажды у меня возникли кое-какие подозрения, но не в ходе тех бесед, а из-за одного замечания Гиммлера. Где-то в конце осени 1943 года мне довелось услышать обрывок разговора Гиммлера с Гитлером:

– Значит, вы согласны, мой фюрер? Тогда я поговорю с «серым кардиналом» и притворюсь, что готов сотрудничать с ними.

Гитлер согласно кивнул.

– Они явно строят какие-то планы. Может быть, если мне удастся завоевать их доверие, я узнаю гораздо больше. Но если вы, мой фюрер, услышите от третьих лиц о моем участии в их делах, вы теперь в курсе моих мотивов.

– Разумеется, я всецело вам доверяю, – ответил Гитлер.

Я спросил одного из адъютантов, не знает ли он, кого называют «серым кардиналом».

– Конечно знаю, – ответил он, – это Попиц, министр финансов Пруссии.

Роли распределял случай. Некоторое время Судьба словно пребывала в нерешительности: то ли бросить меня 20 июля в эпицентр мятежа на Бендлерштрассе[267], то ли в особняк Геббельса, штаб по подавлению заговора.

17 июля Фромм через своего начальника штаба Штауффенберга пригласил меня 20 июля на Бендлерштрассе пообедать и заодно обсудить кое-какие вопросы. Мне пришлось отказаться, поскольку на утро 20 июля у меня давно было запланировано совещание по проблемам вооружений с промышленниками и государственными чиновниками. Тем не менее Штауффенберг настойчиво уговаривал меня приехать именно 20 июля, дескать, Фромм должен сообщить мне нечто чрезвычайно важное. Однако я понимал, что утреннее совещание отнимет у меня столько сил, что я просто не выдержу беседы с Фроммом, и я повторно отклонил приглашение.

Для совещания Геббельс предоставил в мое распоряжение величественный зал министерства пропаганды. Присутствовало около двухсот человек. Прибыли все находившиеся в Берлине министры, все статс-секретари и другие высокопоставленные чиновники – практически вся политическая элита Берлина. Около одиннадцати часов утра я начал свою речь и прежде всего призвал присутствующих напрячь все силы для обеспечения победы. Я произносил эти слова так часто, что выучил их наизусть. Затем я перешел к объяснению диаграмм, представлявших нынешнее состояние производства вооружений.