Ма свистнул ещё раз, и вся свора, волоча отяжелевшие животы, разбежалась кто куда. Поднабравшиеся тоже убрались нетвёрдой походкой, падая, перекатываясь и снова поднимаясь, — задержаться не посмел никто. Третья сестра с муженьком — они перенесли своих отпрысков за шкирку в качественную импортную японскую коляску, которую один толкал, другой тянул, — скрылись. Трое щенков стояли в коляске, держась за борта, и повизгивали от возбуждения. Через три минуты над только что полной шума и гама площадью повисла тишина, лишь поблёскивали разбросанные пивные бутылки, разносился аромат недоеденных сосисок и вонь бесчисленных напущенных луж. Удовлетворённо кивнув, я попрощался с Ма за лапу.

И спокойно вернулся домой. Заглянул в восточную пристройку — твоя жена ещё печёт блинчики. Похоже, в этом она черпала радость и покой, на лице блуждала загадочная улыбка. На утуне зачирикал воробей; не прошло и десяти минут, как птичий щебет разлился по всему городу. Луна постепенно тускнела, наступал печальный рассвет.

…Мне кажется, в каком-то документе, связанном с Цзиньлуном, я прочитал о его желании превратить Симэньтунь в деревню исторического туризма, где во всём будет сохранён облик времён «культурной революции». В своём докладе об осуществимости проекта он с немалой долей диалектики утверждает, что, уничтожив культуру, «великая культурная революция» одновременно создала новую. Он хочет заново начертать на стенах стёртые лозунги, снова повесить громкоговорители, вновь установить сторожевую вышку под абрикосом, восстановить рухнувшую под ливнями свиноферму. А ещё разбить на восточной окраине деревни поля для гольфа площадью пять тысяч му. Что же касается крестьян, которые останутся без земли, они будут давать в деревне представления о том, чем они занимались во время «культурной революции»: проводить «собрания критики», водить напоказ «каппутистов», играть «образцовые пьесы», исполнять «танцы преданности» и так далее. Ещё он пишет, что можно будет воспроизводить в больших количествах аксессуары времён «культурной революции» — нарукавные повязки, пики, значки с Председателем Мао, листовки, дацзыбао…[269]Кроме того, можно также разрешать туристам принимать участие в собраниях «воспоминаний о горьком прошлом», смотреть представления пьес о «горьком прошлом», есть такую же еду, как в «горьком прошлом», слушать рассказы стариков, беднейших крестьян, о жизни в старом обществе… «Усадьбу Симэнь нужно сделать музеем единоличника, — писал он в своём докладе, — создать восковые фигуры Лань Ляня, его осла с протезом и вола с отсечённым рогом. В этих мероприятиях в значительной мере присутствует постмодернизм, — отмечал он, — а это непременно вызовет интерес городских жителей и иностранцев. Как только они его почувствуют, сразу раскошелятся. Их кошельки похудеют, наши вспухнут. После тура по деревне времён „культурной революции“, — продолжал он в докладе, — мы отправляем их в современный развлекательный комплекс, где их ждёт красное вино и зелёные фонари — как говорится, „песни, женщины, гончие и скачки“». Он спал и видел, как бы захватить все земли к востоку от деревни вплоть до самой косы семьи У, разбить там поля для гольфа по высшим мировым стандартам и построить громадный увеселительный центр, где будет всё, что есть в индустрии развлечений. Он был готов также соорудить на песчаной косе семьи У бани, подобные древнеримским термам, целый город азартных игр, похожий на американский Лас-Вегас, а также разбить там, на косе, тематический парк скульптур, посвящённый потрясающей битве людей и свиней, что разыгралась там более десятка лет назад. Этот тематический парк должен заставить людей по-иному взглянуть на защиту окружающей среды, сформировать представление о том, что всякая тварь наделена умственными способностями. Несомненно, нужно особенно выделить и преподнести тот случай, когда хряк спас детей, вытащив их из ледяной воды. В докладе упоминалось также о планах постройки выставочного центра для проведения ежегодных конференций по домашним животным, что привлекло бы иностранных гостей и иностранные капиталы…

Пролистывая это написанное со всей серьёзностью исследование о возможности осуществления проекта, которое он направил для рассмотрения в соответствующие отделы, и глядя на восторженные резолюции главных руководителей уездной управы, я не переставал качать головой и вздыхать. Я вообще-то держусь старого. Люблю землю, люблю запах навоза, с удовольствием вёл бы жизнь крестьянина, с огромным уважением отношусь к людям старой закалки, как мой отец, которые живут крестьянским трудом. Но таким людям уже не угнаться за тем, как развивается сегодня мир. А я ещё взял и влюбился как сумасшедший, да ещё у жены развод попросил — это тоже старомодно, явно не по-современному. Не в силах выразить своё отношение к подобному исследованию, я лишь нарисовал кружок напротив своего имени в знак одобрения. И вдруг задался вопросом: из-под чьего пера вышел этот документ, где одно разглагольствование и кружение вокруг да около? В окне вдруг показалась хитро ухмыляющаяся физиономия Мо Яня. Я ошалело размышлял, каким образом его лицо могло оказаться на высоте третьего этажа, более чем в десяти метрах от земли, и тут из коридора донёсся шум. Я бросился открывать и увидел Хэцзо. В одной руке нож для овощей, в другой — длинная верёвка. Волосы взлохмачены, в уголках рта кровь, остановившийся взгляд; она приближалась, подволакивая ногу. За ней с ничего не выражающим лицом следовал мой сын. С пышущего жаром хвороста в ранце у него за спиной капало масло. За сыном трусил наш свирепый пёс, большущий как телёнок. На шее у него болталась фляга с водой, которую сын брал в школу, вся в картинках из мультиков. Ремешок длинный, и она на каждому шагу стукала пса по ногам…

Я вскрикнул и проснулся. Лежу одетый на диване, лоб в холодном поту, сердце колотится. Голова одеревенела — побочное воздействие снотворного, — от льющихся в окно лучей зари режет глаза. Я с трудом встал, кое-как сполоснул лицо. Глянул на электронные часы на стене: полседьмого. Зазвонил телефон, я снял трубку. Молчание. Говорить что-то просто так не хотелось, и я с трепетом ждал.

— Это я. — Говорит, будто горло перехватило. — Я всю ночь не спала.

— Не волнуйся, у меня всё в порядке.

— Давай принесу тебе поесть.

— Не приходи ни в коем случае. Не то что я чего-то боюсь, могу с мегафоном на крышу выйти и сказать, что люблю тебя. Но о последствиях страшно даже подумать.

— Я понимаю.

— В ближайшее время нам нужно видеться пореже, чтобы не давать ей повода…

— Я понимаю, я чувствую, что недостойна и на глаза ей попадаться…

— А вот так совсем не надо думать. Если и есть вина, то виноват я. Разве не Энгельс сказал, что брак без любви — самая большая безнравственность? Значит, на самом деле мы всё делаем правильно…

— Давай баоцзы[270]тебе куплю и оставлю на проходной, хорошо?