Ю. Чурбанов:

— Я хорошо помню тот день, когда застрелился Щёлоков. Было это уже при новом министре Федорчуке, где-то через год-полтора после того, как Щёлокова отправили на пенсию. Удивился ли я такому финалу? Пожалуй, всё-таки нет. Самоубийство для Щёлокова было в известной степени выходом.

Сначала, добровольно и первой, ушла из жизни его жена. Мы с Федорчуком находились на службе, это, как помню, была суббота, когда Федорчуку позвонили и передали информацию, что в Серебряном Бору на даче застрелилась Светлана Владимировна, жена Щёлокова. Федорчук выяснил, как развивались события: Светлана Владимировна находилась в спальне, кто дал ей пистолет — сказать не берусь; накануне вечером у них с Щёлоковым состоялось бурное объяснение, когда Щёлоков кричал ей, что она своим поведением и стяжательством сыграла не последнюю роль в освобождении его от должности. Трудно сказать, имел ли этот скандал продолжение утром, когда раздался выстрел. Щёлоков находился внизу, рядом с ним был ещё один человек (то ли садовник, то ли дворник), и вот, когда они вбежали в спальню и увидели на полу труп, то Щёлоков сам кинулся к этому пистолету и тоже хотел покончить с собой. Но человек, который был рядом, вышиб этот пистолет и спрятал его. Вот так была предпринята первая попытка добровольного ухода из жизни. Потом, когда последовали многочисленные вызовы в Главную военную прокуратуру, Щёлоков, очевидно, просто сломался. Мне он не звонил, хорошо понимая, что телефоны уже прослушиваются, а «вертушки» у него больше не было. В какой-то момент он узнал, что к нему приедут забирать ордена и медали, которых его лишили; находясь в возбуждённом состоянии, он схватил охотничий карабин и выстрелил себе в лицо. Вот так…

Не исключено, что, если Щёлоков был бы жив, он был бы на скамье подсудимых. Так мне кажется. Значит, самоубийство действительно было для него выходом.

Ни я, ни другие члены коллегии не были допущены на похороны Щёлокова. Это было указание. Чьё — могу только догадываться.

Леонид Ильич по своей инициативе почти никогда не говорил со мной о Щёлокове. Слишком много было у него других государственных забот, чтобы уделять Щёлокову особое внимание. Даже когда Леониду Ильичу от Андропова или Черненко становилось известно, что Щёлоков мог в любой момент поехать на какую-то выставку и за счёт хозяйственного управления приобрести вещи для своей семьи, Леонид Ильич со мной не делился. Да и зачем? Я и так всё знал. Леонид Ильич реагировал на эту информацию незамедлительно, но и Щёлоков тут же получал от него взбучку. Или, например: как-то раз Щёлоков заикнулся о защите докторской диссертации — доктора экономических наук. Защита должна была состояться в одном из институтов Госплана, и кто-то любезно, чуть ли не афишами на тумбах, оповестил об этом прохожих. Вот эту афишу, снятую с тумбы, доставили Леониду Ильичу, он вызвал к себе Щёлокова и сказал ему: «Если хочешь защищаться и читать лекции, то иди работать в МГУ!» Крепко тогда получил Щёлоков от Леонида Ильича. И только позже, когда Леонид Ильич уже неважно себя чувствовал, Щёлоков сумел защитить свою диссертацию, а какая тема, — меня совершенно не интересовало. Что же касается… коррупции в системе МВД СССР, то я часто задумываюсь: а была ли такая коррупция? Во всяком случае, как пишут о ней сейчас. В таких масштабах. Я пока ответа не нахожу. Если были эти картины, ценности, которые не сдавались… Наверное, да, они были, но я ничего об этом не знал, от меня это, естественно, скрывали, а сам я картинами сроду не увлекался. О спецмагазине для сотрудников министерства узнал только после смерти Щёлокова, понятия не имею, где он был спрятан, какие там цены, кто его посещал, — наверное, члены коллегии ездили. Один Щёлоков держать этот магазин не мог. Но всё-таки магазин и картины — это ещё не коррупция.

Одно могу сказать: если бы я знал об этом магазине, о картинах и прочем, Щёлоков был бы жив. Уберегли бы мы человека.

У меня, не скрою, были честные и прямые разговоры о Щёлокове с Юрием Владимировичем Андроповым. Особенно — в последние годы. Юрий Владимирович был прекрасно обо всём информирован, прекрасно. У меня же было довольно щекотливое положение. Щёлоков — мой начальник. Я не мог подробно, изо дня в день, рассказывать о его поведении Леониду Ильичу. Получалось, что я «с прицелом» копаю под своего начальника. Видимо, он перепроверял мою информацию… а у кого — не знаю. Очевидно, тот работник… или кто там… докладывал ему о положении дел в МВД не в полном объёме. Словом, мои рассказы и его информация здесь не состыковывались между собой. Поэтому я предлагал Юрию Владимировичу: «Расскажите всё Леониду Ильичу, надо же что-то предпринять, надо нам как-то человека уберечь». А Юрий Владимирович откровенно признавался: «Если бы ты знал, как мне не хочется этого делать, Леонид Ильич себя неважно чувствует…» «Тогда, — говорю, — придётся мне, больше некому. А что мне в конце концов терять? Нечего, кроме подзатыльников». Тем не менее Юрий Владимирович отговаривал: «Не надо, Юра, давай побережём Леонида Ильича». И если бы тот же самый отдел административных органов ЦК, тот же Савинкин, который располагал информацией в достаточном объёме, вот если бы кто-то из них осмелился… — ну, Бог с ней, с личной карьерой, дела государственные и дела министерские поважнее, как говорят в армии, «дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут», — вот если бы кто-нибудь из них явил бы настойчивость и решился бы доложить о всех их «фокусах» Леониду Ильичу, была бы польза, я не сомневаюсь.

Ну, скажем, тот же «подпольный» магазин с заниженными ценами. Возникает только один вопрос: зачем он нужен? Что, министру внутренних дел СССР не могли достать дублёнку или сапожки для супруги — так что ли? Да вопросов не было! Нужно — пожалуйста! Неужели члены коллегии МВД, заместители министра не могли по линии военторга или других «торгов» приобрести для себя всё, что нужно? Тоже пожалуйста! То ли это зуд был какой-то, то ли какие-то изменения в людях произошли, то ли это была дань общей болезни тех лет, названной «вещизмом», — не знаю. Но она, эта жилка, появилась у Щёлокова ещё где-то в середине 70-х, когда он вдруг стал достаточно часто появляться на выставках отечественных и зарубежных, — то есть давала себя знать тяга ко всему красивому, узорчатому, и всему заморскому. Может быть, тут и семья стала на него влиять? Думаю, да. В большой степени. А самое неприятное, что об этой его «жилке» знали почти все. Слава Богу, что я хотя бы в этой истории не замешан. Тут даже Гдлян ничего не мог придумать.

Единственно, что мне ставится в вину, так это то, что я от имени коллегии МВД СССР подарил Щёлокову золотые часы в день его 70-летия. Было это так. Все мы знали, что 26 ноября 1980 года у Щёлокова — юбилей. Члены коллегии, особенно начальник хозяйственного управления министерства генерал Калинин, стали готовиться к этой дате. Не помню сейчас детали моего разговора со Щёлоковым, но я у него спросил: «Товарищ министр, члены коллегии интересуются, что вам подарить к 70-летию?». «А что вы можете?» — спрашивает Щёлоков. Я подумал, говорю: «Члены коллегии решили, что мы можем скинуться и что-то вам купить». Ну, по сколько мы могли скинуться? По 50 или 100 рублей, а из уважения к министру можно было и что-то домой не донести, ещё добавить денег: нас было шесть или семь замов, то есть получалась вполне приличная сумма, хороший подарок. По-моему, Щёлокову это не понравилось. Очевидно, показалось мало. «Не надо сбрасываться, — сказал он, — Калинин сам всё организует». Потом, уже когда шло следствие и генералу Калинину грозил суд, выяснилось, что он приобрёл эти часы (на деньги министерства) в каком-то ювелирном магазине, отреставрировал их, — и вот, не зная, что это за часы и на какие деньги они куплены, я вместе с большим букетом праздничных гвоздик вручил их Щёлокову от имени коллегии. Было это где-то в 10 часов утра, мы все вошли, поздравили его, выпили по бокалу шампанского, то ли за счёт ХОЗУ, то ли за счёт юбиляра, не знаю, и разошлись по рабочим местам. С нами был и Калинин. При Щёлокове это был «образцовый» генерал, с его вечным: «Чего изволите?» Здесь, в «зоне», где мы сидим, это «образцовый» заключённый. Передо мной он тоже пытался «подхалимничать», но быстро понял, что мне проще матом его послать, и тогда он полностью «переключился» на министра. Это был его «ручной завхоз». Кстати говоря, я не помню, чтобы Щёлоков широко отмечал свой юбилей. В этот день приезжали какие-то делегации, это так, но паломничества не было, его стол в этот день не был завален подарками. От КГБ СССР был, наверное, только приветственный адрес; Юрий Владимирович, питая определённые «симпатии» к Щёлокову, не дарил ему ничего. Протокольный адрес — и всё.