Всеобщие выборы были назначены на десятое декабря. Благодаря своей пролейбористской газете и деятельности в поддержку профсоюзов Кейти сделалась популярной фигурой в Восточном Лондоне. Рождественские каникулы она тратила на выступления в поддержку Сэмюэла Уилсона, лейбориста, претендовавшего на представительство от Тауэр-Хамлетса. В этот округ входил и Лаймхаус, где происходила встреча. Едва Кейти начала кампанию в поддержку Уилсона, газеты набросились на нее, обвиняя в поведении, недостойном юной леди. Кое-кто из тех, кого она пыталась склонить к поддержке Уилсона, награждали ее эпитетами и похуже. Взрослые мужчины позволяли себе мяукать, улюлюкать, перебивать и говорить вещи, допустимые разве что на скотном дворе, но никак не в общественном месте. Большинство женщин и даже некоторых мужчин такие словечки вогнали бы в краску и заставили покинуть трибуну.

Но только не Кейти. Она стояла, скрестив руки, и спокойно ждала, когда очередной противник умолкнет, после чего давала блестящую отповедь.

Фиона, побывав на первой встрече дочери с избирателями, изрядно расстроилась.

– Кейти, эти люди вели себя на редкость отвратительно. Неужели их выкрики тебя не задели?

– Ма, я просто не позволяю, чтобы меня это задевало, – ответила Кейти. – Мне нельзя поддаваться эмоциям. Потом настанет время проводить собственную кампанию. Там обстановка будет еще тяжелее. Ну а пока я помогаю Сэму, и это дает мне шанс научиться общению с толпой, где большинство настроено враждебно. Прекрасная возможность набраться опыта. Я учусь выслушивать все оскорбления и издевки в свой адрес и отвечать, не роняя достоинства и не опускаясь до их уровня.

Джо продолжал слушать Кейти. Какой-то умник крикнул ей, что она женщина, а место женщины – дом.

– Целиком с вами согласна, – проказливо улыбнулась Кейти. – Потому-то я и пришла сюда. Я очень хочу попасть в один дом. Да вы его знаете. Такой большой, внушительного вида дом. Называется палата общин.

В толпе засмеялись еще громче. Кейти немного посмеялась, но затем ее лицо сделалось серьезным.

– Да, я женщина, – продолжила она, и в ее голосе вдруг появился металл. – И очень этим горжусь. Война закончилась. Мы отпраздновали День примирения. Теперь самое время поговорить о роли женщин в минувшей войне. Мы должны всегда помнить, что именно женщины берегли тепло домашних очагов, пока их мужчины сражались на фронтах. Именно женщины работали на военных фабриках, а по вечерам возвращались домой, где им нужно было кормить детей теми скудными продуктами, которые выдавали по карточкам. И так изо дня в день. Именно женщины целых четыре года в одиночку несли на своих плечах все тяготы заботы о семьях. Да, я горжусь тем, что я женщина. Но отнюдь не это побуждает меня призывать к голосованию за моего кандидата. Нет, я призываю вас голосовать за Сэма Уилсона потому, что мы с ним оба являемся членами лейбористской партии.

Впервые за вечер послышались приветственные крики.

– Я обращаюсь к женщинам, пришедшим сюда. В суровый час страна воззвала к вам, и вы ответили на ее призыв. – Металл в голосе Кейти сменился огнем. – Вы работали, жертвовали собой, терпели лишения и не знали, увидите ли снова своих сыновей, братьев и мужей. Некоторые из вас их так и не дождались, получив телеграммы об их гибели. Но кто вступится за вас теперь, когда вы испытываете острейшую нужду в поддержке?

Женщины, сидевшие в первых рядах, бурно зааплодировали.

– Я обращаюсь к мужчинам. Никто из вас не просил этой проклятой войны, но вы ее получили, – продолжала Кейти. – Вы выдержали ад при жизни на берегах Соммы и Марны, в Атлантике и Средиземноморье. Сотни тысяч… нет, миллионы ваших товарищей погибли, оставив безутешными матерей и отцов, жен и детей. Многие из вас вернулись искалеченными, неспособными работать, а порой и просто влиться в мирную жизнь. Вы сражались за нас. Но кто теперь будет сражаться за вас?

Послышались новые крики. На этот раз никто не улюлюкал и не выкрикивал оскорблений. Под сводами рынка громко и мощно звучало всего одно слово: «Лейбористы! Лейбористы! Лейбористы!» Кейти не призывала к тишине. Пусть скандируют, пока от этого слова, превратившегося в боевой клич, не задрожат потолочные балки.

Когда толпа вновь успокоилась, Кейти сказала:

– Леди и джентльмены! Все мы уже не те, какими были четыре года назад. Мы живем в мире, измененном войной, и мы более не может терпеть старую, отжившую политику. Дайте шанс Сэму Уилсону, дайте шанс лейбористам представлять ваши интересы в этом новом мире. Вы сражались, жертвовали собой, стойко выносили жизненные тяготы… Теперь настал черед лейбористов. Позвольте Сэму сражаться. Дайте ему возможность сражаться за более высокооплачиваемую работу для тех, кто вернулся с войны. За пенсии для семей погибших. За новые больницы для пострадавших на войне и новые школы для детей наших мужественных солдат и матросов. Жители Лаймхауса, позвольте Сэму Уилсону сражаться за вас!

Раздался гул. В воздух полетели шляпы и шапки. Пятьсот голосов дружно скандировали:

– Уилсон! Уилсон! Уилсон!

Джо посмотрел на дочь. Щеки Кейти пылали, синие глаза сверкали. Она стояла, высоко подняв голову. Джо захлестнуло волной гордости за нее. А ведь ей всего двадцать. Многие ли девчонки в ее возрасте находятся на последнем курсе университета, получают отличные оценки и при этом успевают издавать собственные газеты, а на каникулах проводят кампании в поддержку потенциальных членов парламента?

– Как вижу, яблоко от яблони недалеко упало, – послышалось рядом с Джо.

Джо повернулся. Этот голос был ему очень хорошо знаком.

– Было бы странно, Джимми Девлин, если бы оно закатилось в какую-нибудь канаву.

Джеймс Девлин был издателем и главным редактором «Клариона», газеты Восточного Лондона, в типографии которой Кейти печатала «Боевой клич».

– Джо, у вас смелая дочь. Не считайте мои слова просто комплиментом. Я видывал мужчин – опытных политиков, – которые поджимали хвосты, оказавшись перед напором толпы вроде здешней.

– Самая смелая из всех известных мне женщин. Разумеется, за исключением ее матери, – ответил Джо.

– Она четко распознаёт настроение собравшихся, – с восхищением продолжал Девлин. – Без обиняков говорит им, что война изменила привычный порядок вещей. Так оно и есть, все изменилось далеко не в лучшую сторону. Но не каждый кандидат заявит об этом во всеуслышание. День примирения мы отпраздновали месяц назад. Однако многие политики и сейчас продолжают бить в барабаны, разглагольствуя о доблести, славе и подобной мишуре. А что славного в гибели миллионов солдат?

Джо покачал головой. Девлин был прав. Война закончилась, и уставшая, измученная Европа радовалась этому. Однако война навсегда изменила привычный миропорядок. От прежней жизни не осталось и следа. Не было семьи, по которой не прошлась бы война. Потери не обошли и семью Джо. Бедняга Чарли до сих пор восстанавливался после психологической травмы. Успехи сына были более чем скромными. «Испанка» унесла жизнь Дженни. От рук Макса погибла Мод. Последней жертвой стал Шейми. Его корабль затонул в Средиземном море. Тело Шейми так и не нашли, и родным было нечего хоронить. Джеймс, сынишка Шейми, которому не исполнилось и четырех, остался круглым сиротой. Джо и Фиона немедленно забрали малыша к себе и относились к нему с не меньшей заботой и любовью, чем к своим детям. Других родственников у Джеймса не было. Преподобный Уилкотт, отец Дженни, вскоре после ее смерти тоже заболел «испанкой» и последовал за дочерью. Макс фон Брандт, повинный в смерти Мод и, вероятно, в смерти Шейми, а также принесший столько душевных терзаний Дженни, возможно, тоже был мертв. Однако Джо в это не верил. Никто не мог подтвердить или опровергнуть сведения, поступавшие из Дамаска, да и вряд ли сможет в ближайшем будущем.