— И разве моя Инчили — не редкостная драгоценность? Не само совершенство?

В улыбке, которую Кат обратила к своему господину и повелителю, Эстер Кира заметила нечто стальное, пышное тело напряглось. «Эта женщина способна выжить, — подумала еврейка. — И мы благополучно вернем ее мужу».

Она дала знак рабыне, и та помогла ей подняться на ноги.

— Мне пора, дорогие мои. Визит был очень приятным. — Эстер повернулась к визирю. — Вы ведь позволите вашим женам навестить меня дома, мой господин?

— Конечно, Эстер, конечно. Я даже думаю, что Инчили будет рада возможности выйти в город. Она прямо томится взаперти, не так ли, голубка?

— Немножко, мой господин Чика, — раздался в ответ тихий голос.

— Тогда я скажу Хаммиду, что у вас обеих есть мое позволение совершать в городе покупки и визиты в любое время, когда захотите. При условии, конечно, что поедете в закрытых носилках и с должным сопровождением.

Хотя визирь обращался к обеим женам, видел он только Кат. И ему уже не терпелось.

— Пойдем, Инчили, я желаю твоего присутствия. — Чика снова взглянул на Эстер:

— Вы почтили мой дом, друг мой. Спасибо, что пришли. Латифа позаботится, чтобы вам дали подобающий эскорт. Пойдем же, Инчили!

Они с Кат вышли, тогда Латифа тихо сказала Кира:

— Видите, Эстер? Он с ума сходит по ней. И теперь не оторвется от нее весь день и всю ночь. Только если придет вызов от султана.

— Она не любит его, моя принцесса. Только терпит, чтобы выжить и убежать. Она из той же стали, что и Чира Хафиз. Я вижу в ее глазах решимость, у нее тот же твердый рот, что был и у моей дорогой госпожи.

Латифа вздохнула:

— Инчили очень красива. Неудивительно, что Чика влюблен в нее.

— Красота — пфф! — фыркнула еврейка. — Красота — это цветок, который быстро вянет, дитя мое. Если визирь любит ее только за красоту, то тогда он глупец. Подобно своей прабабке, Инчили замечательна не только внешне.

К тому же ты — вылитая Фирузи Кадим, а ее считали столь же прелестной, что и Чиру Хафиз. А теперь, дорогая, старой Эстер и в самом деле пора. Помоги мне взойти в носилки. — И, опираясь на руку Латифы, гостья поковыляла во двор.

Будь то в его собственной спальне или в спальне его второй жены, великий визирь требовал, чтобы Инчили была совершенно голой. Ее золотистые волосы, зачесанные назад и завязанные в одну большую косу, переплетались с лентами драгоценных камней. Ей позволялось оставлять только на руках и лодыжках свои золотые и серебряные браслеты. Полагалось угождать визирю во всех его прихотях. Катриона так и делала, понимая, что в этом — залог ее выживания. Внешне нежная и спокойная, внутри она приходила в ярость от каждого унижения. Ее внезапно ввергли в тот век, где женщины ценились меньше лошадей, и это оказалось ужасным потрясением.

Когда Чикалазаде-паша желал Инчили, все Другие немедленно отсылались. Визирь особенно любил, чтобы Кат прислуживала при омовениях. Надо было залезать к нему в теплую воду и ласково мылить его всего нежнейшими мылами. Потом они натирали тела друг друга душистыми маслами. Все заканчивалось вполне предсказуемо.

И такое внимание далеко не льстило Кат, наоборот, она чувствовала, как ее оскверняет ненасытная похоть визиря. Унизительна была и эта постоянная нагота. Ненасытный визирь часто овладевал ею три или четыре раза за ночь. Только неукротимый дух Катрионы и страстное желание бежать не давали ей сломаться.

Весьма важной оказалась и дружба с Латифой Султан. То, что они были кузинами, происходившими от Селима I, а их прабабушки души друг в друге не чаяли, сблизило и молодых женщин. Латифа рассказывала Кат истории, которые слышала от своей бабушки Гюзель.

Младые годы у той прошли на берегу Черного моря, во Дворце лунного света, где жили жены и дети принца Селима. В этих рассказах, овеянных любовью, присутствовала и Чира Хафиз.

— Жаль, что я не знала ее, — сокрушалась Латифа. — Бабушка Гюзель и ее сестра, тетушка Хали, всегда говорили о ней с такой любовью. Она обращалась с ними, как со своей дочерью, Нилуфер Султан.

— А я знала прабабушку, — поведала Кат. — Она умерла, когда мне было всего четыре года, но я помню эту красивую и властную старую даму. Внуки и племянники — числом не счесть! — всегда ее слушались. В замке Гленкерк, в фамильном зале, есть большой ее портрет, написанный незадолго до Турции. И мне никак не удавалось соотнести образ той красивой, гордой девушки с изысканной седовласой леди.

В глазах у Латифы появился озорной блеск. Она наклонилась вперед и зашептала:

— Наша религия запрещает рисовать людей, но Фирузи Кадим была художницей недюжинного дарования. Она написала много небольших портретов, где изобразила членов своего семейства, а перед смертью передала их дочери, моей бабушке Гюзель. А та, в свою очередь, передала мне. Сейчас я тебе их покажу! — Принцесса хлопнула в ладоши и сказала рабыне, явившейся на зов:

— В большом сундуке из кедра, обитом латунью, на дне лежит красный лаковый сундучок. Достань его и принеси сюда.

Сундучок тотчас доставили и осторожно положили принцессе на колени. Латифа открыла его с благоговением. Внутри было несколько подносов; она сняла бархатную подушечку с верхнего, где обнаружилось шесть овальных миниатюр — два мужских портрета и четыре женских. Кат сразу узнала не только свою прабабушку, но и ее лучшую подругу Фирузи Кадим, на которую Латифа походила как две капли воды. Принцесса улыбнулась.

— Красивые, не правда ли? Китаянка — это Зулейка Кадим, третья жена Селима I. Девочка бунтарского вида с глазами цвета янтаря — это Сарина Кадим, его четвертая. Тот из мужчин, что помоложе, — султан Сулейман, старший сын Чиры. Другой — султан Селим I.

Не отрываясь, Кат разглядывала этих людей и их отпрысков, чьи портреты лежали на нижних подносах. Особенно ее очаровал полнощекий малыш, который оказался принцем Каримом, или Чарлзом Лесли, первым графом Сайтен, и ее дедушкой. Рожденная и воспитанная как шотландка. Кат никогда и не задумывалась о своих восточных корнях. Однако у нее было столько же прав на титул «султан» после имени, сколько и у Латифы, но об этом никто никогда не узнает.

— Так странно думать, — заметила Катриона, — что некоторые из них одновременно и мои предки.

— Но, зная это, дражайшая Инчили, разве ты не счастлива с нами?

Кат вздохнула. Кузина была таким ребенком.

— Латифа, — начала она тихим голосом, — я не такая девочка, какой приехала на эту землю Чира. У меня дома — мой второй муж, ради которого я выказала неповиновение королю, а также девять моих детей. Я просто не могу выкинуть их всех из своего сердца. Я не люблю визиря. Я люблю моего настоящего супруга, лорда Ботвелла. Ты, которая любит пашу и которая жена ему уже столько лет, желаешь своему мужу только самого лучшего. Помоги же мне бежать, кузина! Помоги мне вернуться к моему господину! Как бы ты чувствовала себя, если бы тебя украли у Чика и принудили стать женой другого? Ты знаешь, что, когда мы с визирем наедине, он все время держит меня голой? Что мне дозволяется носить только ленты и побрякушки?