– Нас было слишком мало, чтобы поддерживать должный порядок в Карнаке, – прошептал жрец, обращаясь к Эйе, глядя, как Тутанхатон и Мэйя исчезли в святилище, – и после того, как фараон фактически приказал закрыть храмы и распустить жрецов, мало кто осмеливался приходить сюда. Благодарение Амону, что теперь есть молодое воплощение, который восстановит заповеди Маат!

И как ему это удастся? – хотелось с сарказмом возразить Эйе. – Разве он способен превращать камни в золото? И все же радость охватила его, когда он стоял под сенью балдахина, глядя на тонкий столб курящегося ладана, что поднимался над стенами святилища, и в голове у него постепенно прояснялось.

Той ночью Тутанхатон повелел Эйе поставить свою кровать рядом с царским ложем, и они вместе лежали за занавесями, а стражники шагали по палубе и толпились на берегу. Эйе знал, что Хоремхеб не спит, проверяя караулы, и был благодарен военачальнику за бдительность. Лишь только зашло солнце, Фивы погрузились во тьму, только слабые проблески оранжевого света мерцали вдоль улиц. Шакалы завывали так громко, что Эйе мог бы поклясться, что звери не бродили в пустыне, а рыскали по городу. Иногда он начинал дремать, но постоянно просыпался, вздрагивая от пьяных криков и воплей, доносимых ветром из-за Нила.

– Я никогда сюда не вернусь! – наконец презрительно фыркнул в темноте Тутанхатон. – Бог не должен обитать в таком месте. Неудивительно, что мой отец покинул его.

– Оно было не таким, когда твой отец начинал строить Ахетатон, – ответил Эйе. – Здесь была столица мира.

– Оно отвратительно, – пренебрежительно сказал Тутанхатон, – как и вся страна. Я – бог нищеты.

Эйе благоразумно не стал возражать. Он был удручен не меньше Тутанхатона.

Похоронная процессия была малочисленной, за гробом Сменхары шли только члены царской семьи да несколько придворных. Плакальщиц набрали из женщин сильно поредевшего гарема, который остался единственным обитаемым местом в Малкатте. Некоторые еще помнили Сменхару младенцем, но большинство женщин облачились в синие одежды и исполняли поминальные песни, посыпая головы землей, совершенно равнодушно. Жрецы Амона – изможденные и оборванные, но с загоревшимися надеждой глазами – замыкали шествие или стояли небольшими группами вдоль дороги, по которой двигалась процессия. Эйе, задыхаясь от жары и вытирая стекавший из-под парика пот, вдруг подумал, что жрецов собралось так много, что церемония меньше всего походила на ритуал воздания последних почестей и чтения магических заклинаний почившему фараону. Скорее это напоминало празднование вновь обретенной жрецами уверенности. Эта мысль вызвала лишь слабые угрызения совести. Новое возвышение Амона было на самом деле гораздо более значимым для всех, чем жалкие останки несчастного юноши. Процессия, извиваясь, двигалась в сторону долины Западных Фив. Сквозь завывания женщин гарема пробивались разговоры и смех. Эйе раздвинул занавеси своих носилок и прямо перед собой увидел гигантское изваяние сына Хапу; с содроганием взглянув вверх, на широко открытые, бесстрастные каменные глаза, он задернул занавеси. Сын Хапу, без сомнения, обладал нечеловеческими способностями.

Маленькая гробница Сменхары была еще не закончена. Он начал ее строительство без особого желания, просто уступив уговорам Эйе, и совсем не интересовался тем, как продвигались работы. Пол был еще не выровнен, стены не расписаны, только приготовленный саркофаг стоял у скалы, рядом с отверстием, выдолбленным для входа. Ритуалы отправляли торопливо, без должного почтения. Присутствующие – слезы, которые они выжимали из себя, давно высохли – один за другим вставали на колени, чтобы поцеловать изножие. Только Мериатон вцепилась в саркофаг, забившись в истерике, прижимаясь щекой к крашеному дереву. Когда Тутанхатон как наследник трона совершил обряд отверзания уст, погребальные танцовщицы без воодушевления принялись исполнять ритуальный танец. Ближе к завершению церемонии даже Эйе захотелось, чтобы это лицемерное действо поскорее закончилось.

Саркофаг внесли в крошечный погребальный зал и опустили в золотую раку, которую Эхнатон подарил своей матери. Эйе страшился, что с Мериатон снова случится истерика, но она стояла спокойно и величественно, сжимая в руках цветы. Он огляделся вокруг, и ему стало стыдно. Он приказывал, чтобы погребальную утварь для гробницы отобрали из палаты, в которой поколениями хранились семейные реликвии для захоронения. Частью это были предметы, с которыми они хотели быть похороненными, а частью – те, что могли понадобиться на церемонии. Приказание Эйе было выполнено без должного усердия. Люди, отвечавшие за ритуальные принадлежности, не особенно старались. Реликвии просто-напросто зашвырнули в гробницу, и они валялись теперь там беспорядочной кучей. Немного наградного оружия с картушами Аменхотепа Третьего, несколько чаш, принадлежавших Тейе, драгоценности умерших детей гарема, сундук с вырезанным на крышке именем, которого Эйе даже не смог разобрать, – с такими оскорбительными предметами обихода Сменхаре и предстояло отправиться в загробный мир – при условии, конечно, что боги захотят его принять. Тут Эйе заметил, что в стены залы было наспех вставлено по кирпичу с магическими знаками. Слушая песнопения Мэйи, он незаметно наклонился в надежде прочесть на них имя Сменхары, но увидел, что на кирпичах выбиты картуши Осириса Эхнатона. Должно быть, – удрученно размышлял Эйе, – они были изготовлены в те годы, когда Эхнатон еще готовил для себя гробницу в Фивах и не имел возражений против того, чтобы его имя было связано с иным богом помимо Атона. Как имя Эхнатона может защитить этого бедного юношу от демонов? Мериатон шагнула вперед и положила цветы на саркофаг, после чего раку должны были закрыть. Эйе подошел ближе, опустив глаза к изножию гроба, чтобы не видеть ее слез. И там, куда упал его взгляд, он заметил полоску листового золота, на которой было что-то нацарапано. Приглядевшись, он увидел неровные строчки наспех написанных иероглифов. Заинтригованный, он подошел еще ближе. «Я вдыхаю сладчайший аромат твоего дыхания, – прочитал он. – Пусть северный ветер доносит до моего слуха благостный звук твоего голоса. Дай мне твою руку. Только отвори уста и позови меня, и я приду к тебе, мой возлюбленный брат, ты всегда будешь рядом со мной перед лицом вечности». Пораженный и тронутый до глубины души, он поднял глаза. Мериатон смотрела на него, гордость и любовь внезапно преобразили ее подурневшее от горя лицо, она слабо улыбнулась и опустила взгляд.

Эйе с трудом смог высидеть до конца жалкую пародию на погребальную трапезу, что была устроена на коврах перед гробницей, но ради благополучия ка Сменхары он все же заставил себя проглотить кусок. Хоремхеб и Тутанхатон обсуждали охоту на львов, запланированную на следующий день. Придворные и женщины гарема сидели, развалясь, под своими балдахинами, бросали в песок гусиные кости и заигрывали друг с другом. Анхесенпаатон стояла на коленях рядом с сестрой, уговаривая Мериатон съесть гранат или выпить сладкого вина, но, отщипнув только кусочек, предписанный ритуалом, та села, уперев подбородок в колени, прикрытые прозрачной синей тканью, и принялась смотреть, как жрецы запечатывают гробницу Сменхары. Когда собравшиеся наконец начали возвращаться к своим ладьям, Эйе с огромным облегчением поднялся со своего места. Ему было стыдно за собравшихся, и за себя в том числе.