Но вы, кому доводилось слушать звон сельских колоколов, кто в детстве ходил в церковь солнечным воскресным утром; кому доводилось видеть, как жена пастора ухаживает за больным бедняком; как городской священник взбирается по грязным лестницам зловонных трущоб, делая свое святое дело, — не поднимайте крика, когда один из них оступится, не вопите вместе с чернью, которая улюлюкает ему вслед.

Это может сделать всякий. Когда старик Ной упился и сыновья застали его, то лишь один из них отважился посмеяться над отцовским позором, и это был далеко не самый лучший из его детей. Давайте и мы отвернемся молча не крича «ура», наподобие кучки школьников, из-за того, что какой-то юный бунтовщик ни с того ни с сего вскочил и ударил учителя.

Признаюсь, однако, что, если бы я помнил имена тех семи или восьми ирландских епископов, утвержденные завещания которых упоминались в прошлогодних газетах и которые скончались, оставив каждый около двухсот тысяч фунтов, — то я именно их с удовольствием поставил бы во главе моих снобов-клерикалов и произвел бы над ними некую операцию не менее успешно, чем, как я вижу из газет, мозольный оператор Эйзенберг — над его светлостью, высокопреподобным епископом Тапиокским.

И признаюсь, когда эти высокопреподобные прелаты подойдут к вратам рая с заверенными завещаниями в руках, признаюсь, мне кажется, что их шансы попасть… Но райские врата далеко, следовать туда за их светлостями несподручно, так спустимся же снова на землю, чтобы и нас, чего доброго, не обеспокоили там щекотливыми вопросами о наших собственных излюбленных пороках.

И не будем потакать вульгарному предрассудку, будто духовенство — это такое сословие, которое получает слишком много денег и живет в роскоши. Когда этот известный аскет, покойный Сидней Смит[49] (кстати сказать, почему стольких Смитов на этом свете зовут Сидней Смит?) восхвалял систему больших денежных поощрений в Церкви, без чего, по его словам, джентльменов трудно склонить к духовной профессии, он весьма сочувственно признавал, что благосостояние большей части духовенства отнюдь не внушает зависти. Читая произведения некоторых известных современных авторов, можно вообразить, будто жизнь пастора проходит в том, что он ублажает себя плум-пудингом и портвейном и что жирные брылы его преподобия всегда засалены шкварками от десятинных свиней. Карикатуристы любят изображать его в таком виде: круглым, короткошеим, угреватым, апоплектическим, выпирающим из своего жилета, словно кровяной пудинг, эдаким Силеном в широкополой шляпе и кудрявом парике. Тогда как на самом деле котлы этого горемыки отнюдь не переполнены мясом. Обычно он трудится за такое жалованье, каким пренебрег бы портновский подмастерье; кроме того, к его ничтожным доходам предъявляют такие требования, какие очень немногие философы выполняли бы без ропота; нередко и десятину взимают из его же кармана как раз те лица, которые урезывают ему средства к существованию. Ему приходится обедать у сквайра, а его жена должна прилично одеваться, и сам он должен «иметь вид джентльмена» и воспитывать джентльменами шестерых рослых и вечно голодных сыновей. Прибавьте к этому, что, если он выполняет свой долг, у него бывают такие искушения истратить деньги, против каких ни одному смертному не устоять. Да, вы не можете устоять и покупаете ящик сигар, потому что они очень хороши, или золоченые часы у Хоуэла и Джеймса, потому что они очень дешевы; или ложу в Опере, потому что Лаблаш и Гризи божественно поют в «Пуританах». Вообразите же, как трудно пастору устоять и не истратить полкроны, когда семейство Джона Брекстоуна сидит без хлеба, или не «выставить» бутылку портвейна бедной Полли Кроль, которая родила тринадцатого младенца; или не подарить плисовый костюмчик маленькому Бобу Скэркроу, чьи штанишки совсем проносились на коленках. Подумайте об этих искушениях, братья моралисты и философы, и не слишком придирайтесь к пастору.

Но что же это? Вместо того чтобы «обличать» пасторов, мы рассыпаемся в слезливых похвалах этой ужасной породе в черном облачении? О святой Франциск, покоящийся под зеленым дерном, о Джимми, и Джонни, и Вилли, друзья моей юности! О благородный и милый сердцу старик Элиас! Как может тот, кто вас знает, не уважать ваше призвание и вас самих? Пускай это перо не напишет больше ни на пенни, если оно когда-нибудь вздумает осмеять вас или ваше призвание!

«Уважаемый мистер Сноб, — пишет любезный молодой корреспондент, который подписывается Сноблинг, — следует или нет считать снобом священника, который, по просьбе высокородного герцога, недавно воспрепятствовал браку между двумя лицами, имевшими полное право обвенчаться?»

Это, мой милый юный друг, не совсем честный вопрос. Один иллюстрированный еженедельник уже настиг этого священника и самым беспощадным образом очернил его, изобразив в сутане, совершающим обряд бракосочетания. Сочтем это достаточной карой и, с вашего позволения, прекратим расспросы.

Очень возможно, что, ежели бы мисс Смит предъявила разрешение на брак с Джонсом, то пастор, о котором идет речь, не видя в церкви старика Смита, послал бы церковного сторожа в кебе, чтобы сообщить старику об этом событии, и стал бы оттягивать службу до появления Смита-старшего. Очень возможно, он считает своим долгом спрашивать у всех невест, которые являются к нему без папы, почему их родителя нет в церкви, и, без сомнения, всегда посылает сторожа за отсутствующим отцом семейства.

А может быть, пастор Как-его-там состоял самым близким другом герцога Кердельона, и тот нередко говаривал ему:

— Друг мой, Как-вас-там, не желаю, чтобы моя дочь вышла замуж за капитана. Если они сунутся к вам в церковь, то заклинаю вас нашей дружбой, сейчас же пошлите за мной Рэттена в наемном кебе.

Видите ли, дорогой Сноблинг, хотя у пастора и нет таких полномочий, однако и в том и в другом случае для него найдутся оправдания. У него не больше прав препятствовать моему браку, чем препятствовать моему обеду, я же, как свободнорожденный британец, имею по закону право и на то и на другое, ежели у меня есть чем заплатить. Но примите во внимание пасторскую заботливость, глубокое сознание обязанностей, возложенных на него саном, и простим ему неуместное, но искреннее усердие.

Но если священник в случае с герцогом сделал то, чего не пожелал сделать для Смита, если он знаком с семейством Кердельон не ближе, чем я — с королевским и светлейшим домом Саксен-Кобург-Гота, тогда, признаюсь, на ваш вопрос, уважаемый Сноблинг, должен последовать малоприятный ответ, такой, от которого я почтительно уклоняюсь. Хотелось бы мне знать, что сказал бы сэр Джордж Тафто, если бы часовой оставил свой пост из-за того, что некий благородный лорд (не имеющий никакого отношения к военной службе) попросил его пренебречь своим долгом.