С тех пор как на них обрушилась буря войны, весь уклад их жизни решительно переменился. Хотя они и раньше не роскошествовали, как другие дворянские семьи в провинции, все же и у де Тири бывали званые обеды и приемы, они держали два десятка слуг. Сейчас они жили почти так же просто, как их слуги до войны.

Сантэн отмела дурные предчувствия, отбросила одеяло и босиком сбежала вниз по каменному полу узкого коридора. Анна уже была на кухне, подкладывала в печь дубовые поленья.

— Я уже думала подняться к тебе с кувшином холодной воды, — строго сказала она. Сантэн обняла ее и поцеловала, отчего Анна заулыбалась, и стала греться у печи.

Анна налила в медную ванну кипяток, потом добавила холодной воды.

— Прошу, мадмуазель! — приказала она.

— Ох, Анна, может, не надо?

— Живо!

Сантэн неохотно сняла через голову ночную рубашку и вздрогнула от холода. На предплечьях и маленьких круглых ягодицах выступила гусиная кожа.

— Быстрей!

Сантэн встала в ванну. Анна наклонилась и намочила фланелевую тряпицу. Методичными деловитыми движениями она обтирала тело Сантэн, начиная с плеч, проводя вниз по рукам, но при этом не могла скрыть любви и гордости, которые смягчали некрасивость ее красного лица.

«Девочка прекрасно сложена, хотя груди и зад, пожалуй, слишком маленькие». Анна надеялась придать им пышность с помощью хорошей крахмалистой диеты, как только снова будет легче доставать продукты. Кожа девочки там, где ее не коснулось солнце, была гладкая, цвета масла, но на солнце приобретала цвет темной бронзы. Анна находила его безобразным.

— Летом ты должна носить длинные перчатки, — недовольно ворчала она. — Смуглая кожа — фу!

— Быстрей, Анна.

Сантэн сжала свои намыленные груди и вздрогнула. Анна по одной подняла ей руки и промыла густые курчавые волосы под мышками.

Мыло длинными дорожками стекало по стройным бокам, на которых проступали ребра.

— Ой, полегче, — взмолилась Сантэн.

Анна критично разглядывала ее руки и ноги: слишком прямые и длинные, слишком сильные для благородной барышни, а все езда верхом, да бег, да пешие прогулки. Она покачала головой.

— Что еще? — спросила Сантэн.

— Ты поджарая, как мальчишка, у тебя слишком мускулистый живот, чтобы рожать. — Анна провела фланелью по телу. — Эй! Стой спокойно, если не хочешь, чтобы от тебя был запах, как от козла.

— Анна, а тебе нравятся голубые глаза?

Анна хмыкнула, заметив, куда сворачивает разговор.

— Какого цвета будут глаза у ребенка, если у матери они карие, а у отца дивно голубые?

Анна шлепнула ее фланелью по заду.

— Хватит! Твоему отцу такие разговоры не понравятся.

Сантэн не восприняла угрозу всерьез и мечтательно продолжила:

— Летчики такие смелые, правда, Анна? Должно быть, они самые смелые люди на свете. — Она заговорила решительно: — Быстрей, Анна. Я опоздаю и не смогу сосчитать своих цыплят. — Она выпрыгнула из ванны, роняя капли на каменные плиты пола, и Анна закутала ее в согретое у огня полотенце. — Анна, уже почти рассвело!

— Сразу возвращайся, — приказала Анна. — У нас сегодня полно дел. Своей безумной щедростью твой отец едва не довел нас до голода.

— Мы должны были накормить этих храбрых летчиков.

Сантэн быстро оделась и села на стул, чтобы натянуть сапоги для верховой езды.

— Не вздумай бродить по лесу…

— Тише, Анна.

Сантэн вскочила и побежала вниз по лестнице.

— И скорее возвращайся! — крикнула ей вслед Анна.

Нюаж услышал ее шаги и негромко заржал. Сантэн обеими руками обняла его за шею и поцеловала в бархатную серую морду.

— Bonjour, дорогой.

Из-под носа у Анны Сантэн стянула два куска сахара. Нюаж, пока она кормила жеребца, обслюнявил ей руку. Она вытерла ладонь о его шею, а когда повернулась, чтобы снять со стены седло, он мордой толкнул ее в спину, требуя добавку.

Снаружи было темно и холодно, и Сантэн повела жеребца легким галопом, наслаждаясь ледяным потоком воздуха в лицо; нос и уши у нее покраснели, глаза слезились. На вершине холма она остановила Нюажа и залюбовалась мягким свечением рассвета, глядя, как небо на горизонте приобретает цвет спелого апельсина. Позади в небе сверкала поддельная заря, создаваемая непрерывной пальбой артиллерийских батарей, но Сантэн отвернулась от нее и стала ждать самолеты.

Она услышала далекий гул их моторов даже сквозь грохот разрывов, и вот они появились на желтом рассветном небе, стремительные и прекрасные, точно соколы, и, как всегда, она почувствовала, что сердце забилось быстрее, и высоко поднялась в седле, приветствуя их.

Ведущая машина зеленая, с тигровыми пятнами отметок о сбитых врагах: безумный шотландец. Сантэн высоко подняла над головой обе руки.

— Лети с Богом и благополучно возвращайся! — выкрикнула она свое благословение, увидела на мгновение блеск белых зубов под нелепым беретом, и зеленая машина помахала крыльями и пролетела, поднимаясь к зловещим мрачным облакам, нависшим над немецкой передовой.

Сантэн смотрела, как они улетают; самолеты образовали боевой строй за ведущим. Ее охватила беспредельная печаль, ужасное ощущение своей неуместности, ненужности.

— Почему я не мужчина? — громко закричала она. — Почему не могу полететь с вами?

Но они уже исчезли из вида, и она направила Нюажа вниз с холма.

«Они все погибнут, — думала Сантэн. — Все молодые, сильные, красивые молодые люди; останутся только старые, искалеченные и уродливые». Далекий гром орудий подтвердил ее страхи.

— Мне хочется, о, как мне хочется!.. — сказала она вслух, и жеребец повел ушами, прислушиваясь, но она не продолжила, потому что сама не знала, чего хочет. Знала только, что в ней зияет какая-то пустота, которую непременно нужно заполнить, огромное желание чего-то неведомого ей самой, ужасающая печаль обо всем мире. Она оставила Нюажа пастись на небольшом поле за шато и на плече отнесла седло в конюшню.

Отец сидел за кухонным столом. Она небрежно поцеловала его. Полоска через глаз придавала ему лихой вид, хотя второй глаз налился кровью; лицо было рыхлым и отечным, как у ищейки, и пахло от него чесноком и перегаром от красного вина.

Как обычно, они с Анной дружески болтали, и Сантэн, садясь против отца с круглой кофейной чашкой в руках, неожиданно подумала, что отец и Анна — хорошая пара. И сразу удивилась, почему это не приходило ей в голову раньше.

Для нее, деревенской девушки, зачатие не было тайной. Вопреки первоначальным протестам Анны, она всегда настаивала на том, чтобы присутствовать, когда в гости к Нюажу приводили кобыл со всей провинции. Только она могла удержать рослого белого жеребца, когда он чуял кобылу, и успокоить достаточно, чтобы он мог завершить дело, не поранив себя или объект своей страсти.