Оскар, на щеки которого вернулся румянец, тихо рассмеялся и пожал Фрейзеру руку.

— Спасибо, что уделили нам время, инспектор, и выслушали меня. Надеюсь, вы не считаете, что я поступил неправильно, когда решил прийти к вам сегодня.

— Как раз наоборот, — ответил Фрейзер. — Вы исполнили свой долг, сообщив о возможном убийстве представителю власти. Вы поступили абсолютно правильно, как и пристало истинному джентльмену. — Он мгновение помолчал и посмотрел Оскару в глаза. — Меня только удивляет, что вы не пришли к нам вчера, сразу после того, как обнаружили труп. Существует ли какая-то причина, вынудившая вас выждать двадцать четыре часа, прежде чем обратиться к нам?

Фрейзер лукаво улыбался, задавая свой вопрос, но, к моему несказанному удивлению, Оскар нисколько не смутился.

— Я король проволочек, — сказал он. — Промедление — мой грех, который портит мне жизнь. Я никогда не откладываю на завтра то, что могу сделать послезавтра.

Фрейзер рассмеялся.

— Ну, вы исполнили свой долг, мистер Уайльд, и теперь я прошу вас послушаться моего совета и не вмешиваться в это дело. Убийство — отвратительное деяние, им должна заниматься полиция. И ни в коей мере не король проволочек, и уж конечно не утонченный певец эстетизма. Вы сделали все, что могли, и абсолютно правильно. Примите мою признательность.

Солнце все еще ярко светило, когда мы вышли на улицу, но воздух стал прохладнее. Оскар повернулся к зданию Скотланд-Ярда и, подняв голову, посмотрел на четвертый этаж. Инспектор Фрейзер стоял около узкого зарешеченного окна и сверху смотрел на нас. Оскар поднял руку и помахал ему, Фрейзер кивнул и помахал в ответ.

— Что теперь? — спросил я.

— А теперь мне нужно немного проветриться, — сказал Оскар. — Думаю, я пройдусь до своего дома вдоль реки — через Каули-стрит. Мне нужно попросить миссис О’Киф об одолжении. — Когда я открыл рот, чтобы возразить, Оскар поднял один палец, заставив меня замолчать, потом обеими руками поправил мой галстук и легонько коснулся плеч, наверное, так же точно он делал, когда его сыновья собирались в школу. — А вам, дорогой Роберт, — добавил он, — пора возвращаться домой, чтобы привести в порядок свой рабочий стол. Нам нужно много сделать и разгадать загадку, я буду вам признателен за помощь — и за ваше общество. Давайте встретимся в клубе в одиннадцать или чуть позже. Сейчас же идите домой и допишите статьи, требующие завершения. И телеграфируйте адвокату вашей жены. Сообщите ему, что в данный момент о разводе не может быть и речи, поскольку вы заняты более неотложным делом: убийством. Правда собьет его с толку, так всегда бывает с посредственностями.

В четверть двенадцатого, как мы и договаривались, я встретился с Оскаром в «Албемарле». Он сидел в полном одиночестве в библиотеке, пил шампанское и читал Вордсворта.

— Ваш прадед — великий человек, — объявил Оскар. — Он учит нас принимать «бремя тайны» и «тяжкое, томительное бремя нашего непонятного и загадочного мира». Вы со мной согласны?

От необходимости подыскивать подходящий ответ меня спасло появление Хаббарда. Он подобострастно остановился на пороге, держа в руке маленький серебряный поднос.

— Вам телеграмма, мистер Уайльд, — доложил он.

— Наверное, от Фрейзера, — предположил Оскар, взял маленький желтый конверт и протянул мне. — Что он сообщает?

Я разорвал конверт и прочитал вслух телеграмму: «ОБЫСК ПРОВЕДЕН. ТОЧКА. УЛИК НЕ ОБНАРУЖЕНО. ТОЧКА. СОЖАЛЕЮ, НО НА ДАННОМ ЭТАПЕ ДАЛЬНЕЙШИЕ ДЕЙСТВИЯ НЕВОЗМОЖНЫ. С УВАЖЕНИЕМ, ФРЕЙЗЕР».

Оскар ничего не сказал. Хаббард продолжал топтаться около двери, потом тихонько кашлянул, точно дворецкий в театральной постановке, и почти шепотом доложил:

— Вас кое-кто спрашивает, сэр. В вестибюле.

Оскар мгновенно оживился.

— Идемте, Роберт, давайте быстрее, — сказал он, бросил томик Вордсворта на стол и потащил меня мимо Хаббарда в коридор. — Игра началась.

Посетительница, пришедшая к Оскару, смущаясь и нервничая, ждала его в вестибюле клуба около у швейцарской, и я сразу узнал миссис О’Киф. Как только мы появились, она присела в глубоком реверансе, Оскар протянул руку, помог ей выпрямиться и произнес всего два слова:

— Итак, мадам?

— Я сделала все точно, как вы велели, мистер Уайльд. Никуда не отлучалась с Каули-стрит до того момента, пока за мной не приехал кэб. Никто даже близко не подходил к дому с тех пор, как вы со мной разговаривали. Ни полиция, ни одна живая душа.

— Да благословит вас Господь, миссис О’Киф, — провозгласил Оскар.

— И вас, сэр, — ответила миссис О’Киф. — Я буду за вас молиться.

— Давайте будем молиться друг за друга, — проговорил Оскар и протянул ей соверен.

На следующее утро в одиннадцать часов, следуя указанию Оскара, я пришел в расположенный неподалеку от набережной Челси дом номер шестнадцать по Тайт-стрит, где Оскар и Констанция жили с тех пор, как пять лет назад поженились. Снаружи дом выглядел очень привлекательно: высокий, выстроенный из кирпича, весьма солидный. Внутреннее убранство поражало своей изысканностью. Художник Джеймс Уистлер[25], сосед и друг Оскара, помогавший ему с оформлением интерьера, часто говорил: «Внешне дом выглядит абсолютно надежно; интерьер же пронизан духом Уайльда».

Внутреннее убранство дома полностью отвечало вкусу Оскара и финансовому положению Констанции. Когда они поженились, она унаследовала от деда пять тысяч фунтов; и все до единого пенни, на самом деле даже больше, ушло на устройство дома на Тайт-стрит. Внутри все было самого лучшего качества, и все — или почти все — одного цвета: белого. Белые шторы, стены, ковры, даже мебель в гостиной. В столовой тоже, лишь в самом центре с потолка свисал вишнево-красный абажур — точно над терракотовой статуэткой, стоявшей на красной восьмиугольной салфетке посередине белого стола. Все это создавало впечатление великолепного художественного произведения.

Мой друг поэт Уильям Йейтс за год до описываемых событий провел с Оскаром рождественские праздники — я тогда находился в Париже, куда отправился вслед за Кейтлин — и прислал мне письмо, в котором рассказывал про свой визит на Тайт-стрит и «безупречную гармонию», коей наполнена жизнь Оскара «с красивой женой и двумя маленькими детьми». Йейтс написал мне, что обстановка в доме создает впечатление «изысканной художественной композиции». А еще он мне признался, что оказался в исключительно неловком положении из-за того, что пришел на Тайт-стрит в желтых ботинках. Некрашеная кожа была тогда в моде, но, переступив порог дома, Йейтс понял, что ярко-желтый цвет его праздничной обуви, купленной специально ради визита к Оскару и его жене, полностью диссонирует со снежно-белым убранством дома. Когда Оскар увидел его ботинки, он вздрогнул и потом целый день то и дело на них поглядывал и морщился.