должен мучиться, переживать и дышать лекарствами.

Девушка спускается.

Она вызовет такси и уедет. А когда отец поймет, – если, конечно, поймет, – что ее нет в больнице, будет уже поздно. Она уже будет далеко.

Вика садится в такси. Машинально называет адрес.

Автомобиль отъезжает.

Вика в какой-то момент засомневалась. Правильно ли поступает? Она практически передумала уезжать. Хотела крикнуть водителю, чтобы тот сейчас же остановил и выпустил ее.

Но не стала.

И такси выезжает на проспект.

Проклятая больница и все эти болезненные хмурые лица остаются позади.

Вика смотрит на мелькающие в окне и остающиеся позади деревья. Девушка размышляет о том, что она себя не узнает.

Что-то в ней меняется.

Она никогда не была жестокой. Она же больше всех на свете любила папу и братика. Она никогда бы не оставила их в трудную минуту. Ей сейчас должно быть стыдно за свое поведение.

Но улицы проносятся мимо.

Девушка наблюдает за бесконечными уставшими, одинаковыми, лениво ползущими пешеходами.

Наблюдает и улыбается своему отражению. И на этот раз в ответ получает теплую улыбку. Вика ловит себя на мысли, что ей нравится, что сегодня она останется дома одна.

Трудно себе в таком признаваться, но… Она хочет…

Нет.

Она пытается отогнать от себя страшную, позорную идею, но гадкая мысль упорно возвращается.

Вика хочет, чтобы все так и оставалось.

«Как было бы хорошо, если бы отец с братом никогда не возвращались».

Если бы они умерли. И я.

– Да. Было бы гораздо спокойнее.

– Вы что-то сказали? – интересуется водитель.

– Нет-нет. Ничего, – улыбается Вика и продолжает смотреть в окно.

* * *

– Доброе утро. Вы что, не уходили-с домой? Заработались? – говорит помощник, изображая заботу.

Он идет к столу и оставляет на нем почту.

– Не бережете вы себя, Михаил Григорьевич.

– Сколько сейчас?

– Полседьмого-с. Завтракать изволите-с?

– Это что? – Полковник рассматривает конверт на столе.

– Почта-с. Доставили ночью.

Михаил Григорьевич разрывает конверт.

Он перелистывает бумаги. Глаза его пробегают написанное. Его лицо бледнеет. Его рот шепотом произносит то, чего он ждал и одновременно боялся.

– Освободить тюрьмы от заключенных.

– Что?

Михаил Григорьевич не обращает внимания на помощника, которому явно любопытно узнать, что там за приказ пришел из управления.

– Если не хотите завтракать-с, может, чаю?

– Пшел вон, – шепчет полковник.

– Что?

– Пшел вон! – повторяет полковник чуть громче и не отрывает взгляда от бумаг.

Михаил Григорьевич читает, и волосы на его голове шевелятся. Он с удовольствием выполнит любой подобный приказ. Но. Слишком короткие сроки. Ему не управиться за день.

– Вдвое сократить количество заключенных. Любыми способами.

Полковник отодвигает корреспонденцию.

Он упирается головой в руки. Локти скользят по столу.

У него в тюрьме тысяча восемьсот шестьдесят семь человек. Это не считая двоих смертников, которых еще не успели расстрелять и к которым сегодня присоединится крупное пополнение. Новая партия осужденных к ВМН. Сто пятьдесят, а может, двести осужденных доставят к полудню.

Освободить тюрьмы.

Тысяча человек должна просто испариться. И ни слова о том, что кого-то из них можно отпустить.

«В первую очередь обращать внимание на осужденных по контрреволюционным статьям».

Михаил Григорьевич смотрит на пустой стакан. Эх. Как же не вовремя он бросил пить.

Как все не вовремя.

Полковник знает, что «политические» в большинстве своем осуждены по приписанным делам. Их просто изолировали.

Михаил Григорьевич профессионал, он не мясник. Ему нужны факты. Нужны признания. Вот только как ему успеть добыть признания в таком количестве за такой короткий срок?

– Ваш чай.

В кабинете появляется сначала голова, а после и все туловище помощника. Он осторожно заходит и следит за реакцией начальника.

– Отправь. – Михаилу Григорьевичу приятно говорить эти слова. – Сообщи в центр, что из нашей тюрьмы убыло по первой категории девятьсот пятьдесят человек.

Помощник садится на стул.

У него, похоже, перехватило дыхание. Он знает, что означает убывание заключенных по первой категории. Он и раньше отправлял доклады. Но это же почти тысяча человек?

– К нам сегодня привезут так много с ВМН? Откуда? И где же их всех хоронить-с?

– Об исполнении приговора для вновь прибывших сообщим позже.

– Как? – Глаза помощника вот-вот вылезут из орбит. – Тысяча по первой категории, и это не считая новых? Но это же…

– Сообщи также, – перебивает полковник. – Передай в центр, что все убывшие будут погребены должным образом. В ямах, вырытых специально для этих целей.

Михаил Григорьевич умалчивает, что часть людей закопают в расположении воинской части, и еще часть будет погребена прямо в подвале тюрьмы.

А также он умалчивает, что вряд ли тела закопают должным образом. На глубокую могилу приговоренным рассчитывать не приходится.

Все, что может ждать осужденных, это короткий формальный допрос и пуля в затылок.

– Вопросы? – Голос полковника становится строже обычного.

– Никак нет.

– Тогда пшел вон.

Помощник только сейчас замечает, что все это время у него в руках на подносе дымится чашка с чаем. Он идет, и ложечка в сахарнице побрякивает в такт шагам.

– Сегодня в полдень привести приговор в исполнение. По пятьдесят восьмой в первую очередь. Контра нам ни к чему. И да. Что там с Науменко, проявил себя лейтенантик?

Помощник останавливается. Он стоит лицом к двери, глаза его мечутся из угла в угол.

– Как он должен был проявить себя-с?

– Отправил? Я про жалобу на меня.

Помощник сглатывает слюну.

Он обдумывает каждое слово. Он не может соврать, боится, а еще он знает, что ждет Науменко, если рассказать все как есть.

Что лейтенант все-таки отправил, да не одну, а сразу несколько жалоб на Михаила Григорьевича. Отослал и отчет с подробным описанием действий полковника.

– Нет, – отвечает помощник тихим голосом. – Я проследил.

Технически помощник не солгал. Технически он просто не раскрыл всех деталей.

Да, Науменко написал жалобу.

Но она не дойдет до адресата.

Помощник вовремя перехватил корреспонденцию. Все знают, что если докладная и дойдет до руководства, Михаил Григорьевич отделается максимум замечанием.

За его прошлые заслуги он в управлении на особом счету.

А вот лейтенанту за такой промах не поздоровится. В этом помощник не сомневается.

– Ладно. Выходит, я ошибся в наглеце.

– Выходит-с, так.

– Все равно. Передай ему, что он возглавит операцию по разгрузке нашей тюрьмы и лично проконтролирует исполнение приговора. А потом пусть садится и заполняет свои таблицы.

Полковник специально назначает Науменко.

Михаил Григорьевич знает, как трудно отдать команду «пли».

И он с удовольствием посмотрит на испуганное лицо Науменко в тот самый момент. Заглянет в его наглые слезящиеся глазенки. Послушает, как дрожащие губы будут произносить проклятое «готовься», «целься», «пли». Полюбуется, как тот выскочка будет