– Не стоит благодарности.

Фиона выдохнула, очевидно, с облегчением:

– Мы отняли у вас слишком много времени, милорд. Мы с нетерпением ждем…

– Граф слишком скромничает, – запротестовала Лили. – Ведь это были не только цветы.

Грэй приподнял брови, глядя на Фиону:

– Не только?

– Лили, мы не должны ставить лорда Рэйвенпорта в неловкое положение, – пробормотала Фиона, уже почти умоляя сестру закрыть тему.

Но Грэй не хотел прекращать разговор. Если у нее есть поклонник, он заслуживает знать, кто это такой. Не то чтобы он возражал против того, чтобы у Фионы был ухажер. Совсем наоборот. Если бы кто-то другой захотел жениться на ней, возможно, он смог бы выпутаться из всей этой затеи и избежать многих неприятностей.

– Что вы, какая неловкость? – сказал Грэй. Он пытался говорить любезным тоном, но даже он сам слышал раздражение в собственном голосе. Что еще прислал кавалер Фионы?

– Конечно, не стоит смущаться, – сказала миссис Хартли, бросаясь успокаивать его. – Ваше стихотворение было… – она прикрыла глаза и начала обмахиваться рукой в поисках нужного слова, – трогательным. Смею ли я сказать, волнующим? Все дамы, с которыми я играю в вист, согласились, что вы не лишены поэтического дара.

Грэй сжал челюсти, чтобы не произносить слов, из-за которых миссис Хартли сразу упала бы в обморок. Его гнев предназначался Фионе. О, у него было что ей сказать. Тем не менее вместо этого он ответил ее мачехе:

– Меня еще никогда не обвиняли в том, что я поэт, тем более что я хороший поэт.

Младшая сестра Лили пожала плечами и шаловливо улыбнулась:

– Возможно, у вас просто никогда раньше не было должного источника вдохновения.

Она склонила свою темную головку в сторону Фионы.

– Ну, хватит, – заявила Фиона. Ее щеки были ярко-розовыми, как раз под цвет ее драгоценных роз. – Стихотворение было написано мне, – сказала она, – и предназначалось для личного пользования.

– Я знаю, дорогая, – сказала ее мачеха сокрушенно. – Прости меня. Но некоторыми вещами просто невозможно не поделиться. Как, например, вот эта строчка: «Глаза твои сияют точно звезды. Я в них тону, мне срочно нужен воздух». Миссис Гринбрайар прослезилась прямо за карточным столом. Даже жена викария заявила, что это безнадежно романтично. Все в восторге от юной любви. Вы не можете нас винить за то, что мы слегка потеряли голову.

– Ах… да. Строчка про глаза будто звезды, – с трудом произнес он.

Какого черта? Если об этом прознают в его клубе, ему не дадут спуску. Он понятия не имел, в какую игру играет мисс Фиона Хартли, приписывая ему цветы и стихи какого-то болвана, но он быстро положит этому конец.

Ему нужно всего несколько минут наедине с ней, чтобы узнать, что она задумала, и, прежде чем успеть подумать обо всех последствиях такого решения, он открыл свой дурацкий рот:

– Мисс Хартли, не хотите ли присоединиться ко мне на прогулке по парку завтра днем?

Фиона сглотнула:

– Это звучит…

– Замечательно! – воскликнула миссис Хартли. Она прижала руки к своей обширной груди и закусила нижнюю губу, как будто сдерживая слезы радости.

Боже, помоги ему.

– Отлично, – сказал он Фионе, слегка поклонившись. – Я заеду за вами в пять.

Она мрачно кивнула, как будто согласилась не на поездку в парк, а на двадцать ударов плетью на городской площади.

Подходя к своей карете, он услышал громкий двусмысленный шепот миссис Хартли:

– Возможно, завтрашняя прогулка станет для графа источником вдохновения для следующего стихотворения.

Вполне вероятно… но будь он проклят, если не узнает об этом последним.

– Я не пишу стихов, – заявил лорд Рэйвенпорт, находясь где-то на полпути между раздражением и гневом. – Он искоса посмотрел на Фиону, а затем снова обратил внимание на дорогу, искусно объезжая стоящую рядом карету. Коляска графа не была ни новой, ни особенно заметной, но люди со всего парка глазели – вероятно, на нее. И на графа. На них вместе.

Поскольку верх у коляски был опущен, они были выставлены на всеобщее обозрение, и нервы Фионы были на пределе. Не потому, что лорд Рэйвенпорт был зол, и вполне справедливо, а потому, что его бедро случайно прижималось к ее юбкам всякий раз, как коляска перекатывалась через малейшие бугорки на дороге. И каждый раз, когда граф тянул вожжи вправо, его напряженный бицепс слегка сталкивался с ее локтем. Она не могла решить, боялась ли бугорков и поворотов или с нетерпением ожидала их. Но она подозревала второе.

Небо было ослепительно-голубым, что для Лондона редкость, но лорд Рэйвенпорт явно не оценил ни прекрасный день, ни ее общество, ни красоту мира в целом.

– Я не пишу стихов, – повторил он, – и не читаю их. Я даже не верю в них.

– Что за глупость, – сказала Фиона. Она собиралась извиниться за выдумку с цветами и стихотворением, но не смогла оставить без внимания такое нелепое заявление. – Вы можете сказать, что не верите в единорогов, драконов или циклопов. Но нельзя отрицать существование поэзии.

– Можно, – ответил он. – И я только что это сделал. Поэзия не более чем набор высокопарных слов, которые сами по себе кажутся слишком изысканными для обычных людей, выражающихся по-простому.