Кто-то спросил: „Роберт, как у тебя?“ Отвечаю, что очень плохо, сбой в передатчике, неисправность не выявлена. „А как у вас?“ Слышу ответ: „Температура реактора растёт, кругом — радиация“. Всё настолько плохо, что говорить не хочется, лишь смолим папиросы одну за другой. Невозможно поверить, что в такое чудесное утро на нашем месте может вырасти атомный гриб.

На мостике дозиметрист производит замеры. Спрашиваю: „Сколько?“ Он ответил: „5 рентген“. У матроса испуганно-ошарашенные глаза, он не верит показаниям прибора. Если на мостике — 5 рентген, то сколько же в отсеках подводной лодки?!

Ещё одно впечатление. На мостике стоит незнакомый, прикомандированный на время похода офицер, под ним… лужа. Вероятно, он давно здесь, всё слышал, всё понимает, но он не востребован, а это самое страшное. Я не осудил его, не осуждаю и сейчас.

Ещё картинка. В коридоре 2-го отсека идёт наш командир в сопровождении двух офицеров. Я встал в положение „смирно“ и уступил дорогу. У всех троих поверх одежды — широкий ремень и сбоку кобура с личным оружием, снаряжены, как в базе на дежурстве. Увидеть такое на корабле, в море — чрезвычайный случай. С кем воевать? От кого обороняться? Горизонт чист, у акустиков — то же, в океане мы одни. Вдруг осеняет: вооружены на случай бунта экипажа! Понимаю, первым, кому экипаж выскажет своё недовольство, кого выбросит за борт, буду я! Следом могут полететь и радисты, не наладившие связь. Мне не выдали оружие: должно быть, сомневаются, не застрелюсь ли я из-за чёртовой связи! Не застрелюсь. А пока надо идти к радистам, которые работают на грани срыва, не слыша и не видя результата.

…Возвращаюсь с перекура В ЦП — характерный запах и ёмкость с прозрачной жидкостью. „Что это?“ — спрашиваю у моряка, наполняющего кружку. „Спирт“, — отвечает тот и объясняет, что всем членам экипажа рекомендовано выпить спирта для выведения из организма радиации. Но это не для меня, мне необходима ясная голова для восстановления связи.

И последнее. Прохожу через 2-й отсек, а в кают-компании крутят фильм „Золотая симфония“ — балет на льду с чудесной музыкой. Моряки смотрят картину, а кругом бушует радиация! Я остолбенел. По трансляции раздалась команда, несколько моряков встали и пошли заступать на вахту. Замполит командира К-19 капитан 2-го ранга Александр Шипов организовал сеанс и отвлёк моряков от тяжких дум. Молодец! Даже не верится, было ли это?!

В 23.00 по указанию Берега к К-19 подошла третья подлодка — С-268, командир Геннадий Нефёдов. Теперь экипаж К-19 был эвакуирован полностью. Усилившийся шторм мог сорвать пересадку людей. Но успели!

Через несколько суток подошёл спасатель „Алдан“. Он привёл безлюдную К-19 в губу Западная Лица. В память врезалось несколько эпизодов:

…Эвакуация. Вечер, низкое солнце, море волнуется. На нашу К-19 с её немалым водоизмещением качка почти не влияет, а „дизелюху“ хорошо подбрасывает у нашего борта. Выбираю момент для прыжка… Прыгаю, и меня подхватывают под руки на палубе. Раздеваюсь полностью, всё снятое летит за борт, оставляю лишь часы и документы. В 1-м отсеке на „пятачке“ у торпедных аппаратов мне льют на голову из чайника тёплую воду. Это первичная дезактивация.

Говорю, что с меня стекает в трюм радиоактивная вода, в отсеке будет радиация. Мне отвечают: „А мы её откачаем“.

…21–22.00. Офицеры К-19 плотно сидят вокруг столика кают-компании. Одеты кто во что: матросская роба, белая рубаха, гражданская сорочка. На столе что-то из еды, но никто не ест. „Может, налить "шила"?“ — спрашивают хозяева. Соглашаемся на компот.

„Кто тут из вас старший? Вашему экипажу — радиограмма!“ Старший среди нас — помощник командира капитан 2-го ранга В. Енин. Он знакомится с радиограммой, затем сообщает нам, что Командование СФ приказывает всем командирам боевых частей и служб К-19 подготовить вахтенные журналы для дачи показаний следственным органам. Мы ещё не добрались до Берега, а органы уже начали свою работу.

…Ищу себе место для отдыха. В кают-компании на диванах и столе лежат люди, во 2-м отсеке мест нет. Иду в 1-й отсек, здесь также всюду лежат люди. На 3-ярусных койках — наши переоблучённые моряки из аварийной партии. Среди них Юрий Повстьев. Вахтенный моряк откуда-то достал и дал мне матрас. Огляделся, единственное свободное место — между торпедными аппаратами. Прошёл между ними в нос, бросил матрас на настил, там и лёг. Чувствуется качка, слышны удары волн о нос подводной лодки.

…Утро. Завтрак. Кто-то из офицеров-хозяев говорит Енину, что моряки К-19 не встают и не завтракают. Енин приказал своим офицерам поднимать людей, пошёл и я. Действительно, все наши люди лежат в лёжку, но мы их растормошили, они поднялись и даже завтракали.

…10.00. „Пожарная тревога!“ — не учебная: горит электрощит в корме. Только этого не хватало! Щит отключён, пожар ликвидирован.

11–12.00. Попытка перейти с подводной лодки на эсминец. На мостике 3 человека из аварийной партии, их не узнать: лицо и шея распухли, шея сравнялась с плечами (кто-то сказал, что это следствие поражения щитовидной железы). Ребят поддерживают под руки. Из-за большой волны переход на эсминец не состоялся.

15.00. На эсминце (как там оказался — не помню) получил истинное удовольствие от мытья в душевой. Это 2-я дезактивация. Нам выдали новую матросскую робу.

15.30–17.00. На палубе эсминца — яркое солнце, тепло, голубое небо, лёгкий ветерок приятно обдувает лицо, сушит волосы. Эсминец идёт полным ходом. Справа — близко берег, который смещается на корму. Прошу закурить у моряка с эсминца. Он отвечает, что у него нет, затем исчезает и возвращается с пачками папирос „Беломор“, раздаёт их подводникам в новых робах. Наверное, купил на свои кровные в судовой лавке. Мы благодарим его и затягиваемся. Благодать!

21–22.00. Город Полярный. Госпиталь. Зелёные армейские палатки, в них душевые. Это 3-я дезактивация.

Утром в коридоре госпиталя меня перехватил пом. командира Енин, исполнявший в походе обязанности и старпома, схватил меня за руку, повёл по коридору: „Где ты пропадаешь? Подведёшь ты меня под монастырь!“ Он завёл меня в комнату, где стояли стол и стул, сказал: „Вот тебе бумага и ручка! У тебя 5 минут! Садись и пиши всё о связи в день аварии“. И ушёл. Через 5 минут он появился и забрал наспех написанный мною текст. Енин спешил то ли на доклад командованию, то ли на допрос, об этом я мог лишь догадываться. Так появилась краткая записка — мой письменный доклад командиру К-19 о действиях БЧ-4 (радистов) в день аварии. Через 42 года снятая с неё ксерокопия попала мне в руки и помогла восстановить в памяти многое.

В госпитале начались допросы „компетентных органов“. Подписывал страницы протоколов и объяснительные записки флагманским специалистам по связи. Допросы носили обвинительный характер — как я дошёл до такой жизни, что допустил выход из строя атомной подводной лодки К-19 в целом и средств связи — в частности. „Собак не злил“, говорил и писал лишь минимум о своих действиях, и так, чтобы мои слова не были истолкованы во вред мне и членам экипажа. Не упоминал я о пропадающем дефекте передатчика „Искра“, о недостатках в организации связи на случай ЧП между участниками учения, понимал прекрасно: я — маленькая фигура в большом конфликте, где столкнулись интересы военно-промышленного комплекса страны и ВМФ СССР.